Сюжет «Скандала в Богемии» кажется мне самым неубедительным из всего Канона. Непонятен предмет шантажа: в чем, собственно говоря, Ирэн Адлер собиралась уличить короля перед родителями невесты? Сама по себе связь холостого, еще не помолвленного монарха с оперной примадонной не может его компрометировать. Каким бы непорочным существом ни была невеста короля, она не может требовать от своего жениха девственности. Такие связи были едва ли не у всех лиц королевской крови и почти у всех оперных и балетных див. Такие романы не скрывала ни та, ни другая сторона.

Не углубляясь в историю, назовем хотя бы принца-регента, будущего Георга IV, и Мэри Робинсон, которых прозвали Флоризелем и Пердитой, потому что она блистала в Друри-Лейн в «Зимней сказке». Цесаревича Николая Александровича и Матильду Кшесинскую. Принца Эдварда Уэльского, будущего Эдуарда VII, и Нелли Клифтон. Его же уже на престоле и Лилли Лэнгтри (он был женат, а она замужем). Людвига Баварского и Лолу Монтес. Франца Иосифа и Катарину Шратт; впрочем, последний случай особенный.

Из текста рассказа как будто следует, что предмет шантажа скрыт в содержании писем, написанных королем. А фотография служит доказательством аутентичности писем. Чтобы понять, что именно могло быть в этих письмах, прочтем внимательно текст рассказа.

Прежде всего - не стоит смешивать текст с фильмом Масленникова. В комментах к моему предыдущему посту попалась характеристика «опереточный король». Таков он в фильме, субтильный и капризный, но не в рассказе. В рассказе он мужчина «геркулесовского сложения» (в оригинале – «с грудью и членами Геркулеса»), высокого роста (6 футов 6 дюймов – выше Холмса, который был шести футов без дюймов), «человек сильной воли» и «решительности, переходящей в упрямство». Правда, одет он «с варварской роскошью». Дойл сочиняет ему совершенно невиданный костюм: двубортное пальто с каракулевой оторочкой, сапоги, «обшитые поверху дорогим коричневым мехом», широкополую шляпу и плащ с берилловой застежкой. (Замечу вскользь, что Дойл питает явное пристрастие к этому минералу – даже жена Стэплтона в «Собаке Баскервилей» зовется Берил; драгоценный же камень берилл в зависимости от цвета называется изумруд или аквамарин. Сэр Артур вообще не очень прилежно изучал минералогию: карбункул – камень темно-красного цвета, гранат, а голубым бывает сапфир.) Ясно, что передвигаться в таком прикиде по улицам Лондона, не привлекая к себе внимания, можно только в экипаже. Король и приезжает на Бейкер-стрит в пароконном бруме. (Непонятно, откуда в переводе взялись рысаки, но это сейчас не суть важно - в переводах Дойла вообще много отсебятины.)

Едва инкогнито раскрыто, Холмс без запинки произносит длинное имя короля. Видимо, со справочником он сверился еще до разговора с Ватсоном. Но в справочниках не указываются сведения о еще не состоявшейся помолвке. Холмс следит за новостями в мире высшей аристократии или навел справки о короле у какого-нибудь знатока светских сплетен.

Тревогу короля Холмс понимает с полуслова. Его совершенно не интересует содержание писем. То ли он что-то знает от того же светского сплетника, то ли считает, что это неважно (в том-то и штука, что это может оказаться важным).

Не будем заморачиваться на имени и титуле короля – географию, европейскую историю и современную ему европейскую политику сэр Артур знал примерно так же, как минералогию. Он знает, что Царство Польское – часть Российской империи, но уже географическое положение Гродно представляет себе смутно (в «Собаке Баскервилей» Холмс говорит, что аналогичное дело с псом имело место «в Гродно на Украине»).

Нелепое одеяние короля говорит о том, что для Дойла Богемия была страной варваров и этимологически, вероятно, связана с цыганами. В самом начале рассказа говорится, что у Холмса Bohemian soul – неприкаянная, мятущаяся душа художника, представителя богемы. Частный сыщик-консультант с артистическими наклонностями ею, конечно, и был по сравнению с упорядоченным казенным Скотланд-Ярдом. В русском переводе душа у Холмса цыганская, в чем есть свой смысл. «Цыганский», «богемный» и «богемский» - омонимы в английском языке.

Поговорим об Ирэн Адлер.

Король называет ее «известной авантюристкой». Ни у Холмса, ни тем более у нас нет оснований оспаривать эту характеристику. Но adventuress по-английски – не совсем то же, что по-русски. Под этим словом подразумевалась дама полусвета, добивающаяся материальных благ и положения в обществе ценой своих женских прелестей, нечто среднее между американской socialité и demirep Генри Филдинга. Есть смысл сослаться на эссе Джерома К. Джерома The Aventuress. Существует также несколько вульгарное слово «кокотка» (cocotte – «цыпочка»). В современной России эти дамы с камелиями называют себя «светскими львицами». В романе Золя «Деньги» этим промышляет великосветская дама баронесса Сандорф, но она спит с биржевыми брокерами не только ради денег, но и вследствие неутоленной сексуальности и сексуальной же любознательности.

Шерлок Холмс, если верить хронологии Клингера, в юности три года провел во Франции, видел закат Второй империи, дышал ее атмосферой. Это был период его полового созревания (14-17 лет; куда подевался созревший плод – отдельный разговор). Он наверняка интересовался этой сферой и в этом смысле говорил с королем на одном языке.

О «куртизанках» Второй империи все наслышаны и начитаны. Кора Перл, любовниками которой были сын короля Нидерландов принц Вильгельм Оранский, внук Иоахима Мюрата Ашиль Мюрат, единоутробный брат императора Наполеона III герцог де Морни... Ла Баруччи, прославившаяся тем, что, когда ее представили принцу Уэльскому, задрала юбки, повернулась и представила ему, как грациозно выражается один мемуарист, white rotundities of her callipygian charms… Не знаю уж, что имеют в виду русские авторы пошловатых сайтов, когда пишут, что она говорила о себе «Я – первая п... Парижа». На самом деле она говорила Je suis la première putaín de Paris. Называли ее и grandcocotte. Один из ее великосветских обожателей говорил о ней с тем же восторгом и почти теми же словами, какими говорит об Ирэн Адлер король Богемии: Et quelle puissante organisation! Quelle temperament a’acier! Quelle prodigieus activité! («Какая властность! Какой стальной характер! Какая ненасытность!»)

Кстати, по поводу обнаженных ягодиц Баруччи. Не стоит понимать это буквально. Обнаженность не была равна наготе. О любовнице Наполеона III графине де Кастельоне говорили, что она позирует придворному фотографу Пьер-Луи Пирсону голой. На самом деле он снимал ее голые ноги, что было по тем временам крайним неприличием: даже кокотки, снимавшиеся в более откровенном виде, чулок не снимали. Снимки эти ныне хранятся в собрании музея Метрополитен.

Вообще все так называемые эротические фото того периода покажутся нам сегодня образцом целомудрия. (Фотография оперной дивы Лины Кавальери, иллюстрирующая этот пост, датируется более поздним временем. Феноменально популярная Кавальери стала, наверно, первым секс-символом эпохи массовой культуры – ее снимки продавались в сувенирных лавках, в том числе в виде игральных карт.)
Что касается известного рассказа о том, как Кора будто бы сервировала поклонникам на обед в качестве главного блюда самое себя в голом виде, то это бродячий сюжет: Каролина Отеро - la Belle Otero - рассказывала, что сделала это на банкете в Петербурге (где в число ее знакомых входил и Григорий Распутин), такой же слух ходил о Мари Дюплесси – той самой, что выведена в «Даме с камелиями» и стала классическим эталоном дамы полусвета.

Почти все demi-mondaines были актрисами. Иногда им удавалось окрутить знатных любовников. Американка Клара Уорд вышла вторым браком за князя Мари-Жозефа де Караман-Шиме. Паива, она же уроженка Москвы Эсфирь Лахман, была женой португальского маркиза, а затем прусского графа.

Ну и, разумеется, нельзя не вспомнить Бланш д’Антиньи, пассию шефа жандармов и начальника Третьего отделения генерал-адъютанта Мезенцова (в 1878 году убитого народовольцем Кравчинским), которая произвела фурор в Петербурге и, как гласит Большая Советская Энциклопедия, была выслана из России по личному распоряжению императрицы. В дальнейшем она сделала артистическую карьеру в Париже. Считается, что именно д’Антиньи описал Золя в романе «Нана». Там действительно упоминаются некий русский князь и поездка в Россию, но не в том хронологическом порядке, в каком она имела место на самом деле.

Вообще там у всех актрис куча именитых поклонников. Но предел мечтаний – это, конечно, соблазнить монарха и разом решить все свои материальные проблемы. В 1878 году на открытие Всемирной выставки в Париж ожидались коронованные особы, многие должны были посетить театр – каждая из дамочек надеется привлечь внимание августейшего зрителя. Это было вполне реально, зная любвеобильность некоторых из них.

- Скажите, мой друг, - обратилась Каролина Эке к  Вандевру, - сколько лет русскому императору?

- О, это человек неопределенного возраста, - ответил граф, смеясь. – С ним каши не сваришь, предупреждаю вас.

(Перевод Т. Ириновой)

В книге о Николае II Эдвард Радзинский ссылается на актрису Веру Леонидовну Ю. (Юренева, разумеется; вот на этом фото она тоже что-то вроде секс-символа другого, Серебряного века), которая на склоне лет рассказывает ему разные занимательные истории из жизни петербургского полусвета. В частности, историю о том, как наследник Николай Александрович пленился чарами некой юной красавицы:

«Он обожал прогулки... Ходила сплетня: он встретил на прогулке красавицу еврейку... И завязался роман. Об этом много болтали в Петербурге. Но отец поступил как всегда решительно - еврейку выслали вместе со всеми домочадцами. Когда все это происходило, Николай был в ее доме. "Только через мой труп", - заявил он градоначальнику. Однако до трупа не дошло: он был послушный сын - и его в конце концов уломали и увезли к отцу в Аничков дворец, а еврейка исчезла из столицы».

Кроме Радзинского, ничего подобного нет ни в каких источниках. Всего вероятнее, Вера Леонидовна слышала звон, но с годами запамятовала подробности.

Стоит отметить, что в Париже все дамы со связями в высших сферах состояли под негласным надзором французской полиции. Которая именно в те годы в политических видах активно сотрудничала с зарубежной агентурой полиции русской.

Вернемся на Бейкер-стрит. Ирэн Адлер – дама вышеописанного круга. Всего вероятнее, именно по этой причине она значится в картотеке Холмса. Это не реестр уголовников – как пишет Ватсон, Холмс заносил на карточки всевозможные любопытные сведения. Тем не менее возможно, что Ирэн попала в поле его зрения потому, что и прежде шантажировала высокопоставленных любовников. Просто Холмс не считает шантаж преступлением – в «Медных Буках» он называет происшествие с королем Богемии в числе дел, не требовавших судебного разбирательства. Странное мнение для знатока британского законодательства.

Адлер – урожденная американка, но фамилия ее немецкая или еврейская, что подтверждается соседством ее карточки с карточками «еврейского раввина» (интересно, какие еще бывают раввины, кроме еврейских?) и некоего «начальника штаба, автора труда о глубоководных рыбах» (небось немец). Возможно, ее родители были натурализованными гражданами США, иммигрантами из Германии, Австро-Венгрии или Польши (иммигрировать из самой России в середине XIX века было трудно). Интересно, что Холмс не дает Ватсону прочесть справку вслух – он отбирает у него карточку и читает сам, при этом кое-что пропуская; в тексте эти места обозначены многоточиями. Что кроется за многоточиями, какую информацию Холмс не стал оглашать? Этого мы не знаем. Не узнал этого и Ватсон, хотя ему ничто не мешало заглянуть в картотеку, покуда Холмс точил лясы с извозчиками в окрестностях дома Ирэн.

Из того, что он прочел вслух, явствует, что она профессиональная оперная певица-контральто, вероятно, училась бельканто в Италии, пела в Ла Скала и «Варшавской императорской опере», а потом покинула сцену и поселилась в Лондоне. Действие рассказа происходит в 1888 году, родилась она в 1858 – следовательно, в момент действия ей 30 лет. С королем она познакомилась за пять лет до описываемых событий. Сколько времени продолжался их роман, неизвестно.

Как я уже писал, никакой императорской оперы в Варшаве никогда не было. Но просто опера была, и недурная. Teatr Wielki был своего рода центром польского национального возрождения и культурного сопротивления. На 50-60-е годы XIX века приходится расцвет творчества Станислава Монюшко. Шел там, разумеется, и обычный оперный репертуар, итальянский и немецкий. Очень хороша была балетная труппа. Была в варшавском Большом театре и драматическая сцена. По некоторым отзывам, во всей Европе не было лучших комедиантов, чем в Париже и Варшаве.

В шекспировских трагедиях блистала Хелена Моджевска. В 1868 году произошел инцидент: группа гимназистов в количестве 17 человек преподнесла Моджевской после спектакля букет, повязанный красно-белой лентой – это цвета польского флага. Российские власти расценили подношение как политическую демонстрацию. Ее участники были исключены из гимназии без права поступления в другие учебные заведения. Один из них, Игнацы Нюфельд, застрелился. Моджевска пришла на его похороны. В дальнейшем Моджевска вышла замуж за редактора газеты Kraj умеренно-националистического толка Кароля Клаповского и завела либеральный салон. В 1876 году Моджевска ушла со сцены, и супруги перебрались в США. Впоследствии Хелена стяжала славу на американских драматических подмостках и даже стала общественной деятельницей-феминисткой. Сьюзен Зонтаг написала о ней роман (In America).

Надо сказать, что генерал Федор Федорович Берг, дипломат и географ, который служил наместником Царства Польского в момент вышеописанного инцидента, был человек недурной, но угодил в самое пекло. Он приступил к исполнению обязанностей в 1863 году, когда Польша была охвачена восстанием. В сентябре 1864 в Варшаве на него было совершено покушение. При обыске во дворце Анджея Замойского, из которого метнули бомбу, русские солдаты выбросили из окна польскую национальную реликвию - рояль Шопена. Этому символическому событию Циприан Камиль Норвид посвятил стихотворение Fortepian Szopena.

Таким образом, музыка была важной составной частью польского самосознания, национальной идентификации.

Вернемся к Ирэн Адлер. Уход с оперной сцены в 25 лет безусловно нельзя назвать типичным. В этом возрасте карьера оперной певицы по-настоящему только начинается. К тому же довольно часто с возрастом контральтовый голос превращается в меццо-сопрано. Именно это произошло с моей прабабкой, которая училась пению в Италии и Франции, пела в итальянской труппе, а после того, как Александр III увидел ее в «Птичках певчих», поступила в императорские театры и пела в Мариинке сначала русские контральтовые партии, а после меццо-сопрановые, но очень скучала по Оффенбаху.

Партий для контральто в мировой опере немало. Они есть и у итальянцев (Маддалена в «Риголетто», Ульрика в «Бале-маскараде»), и у Вагнера, и у Чайковского (Ольга в «Онегине», Полина и графиня в «Пиковой»), и у Штрауса (Клитемнестра в «Электре»). Для контральто писались партии подростков мужского пола (Орфей Глюка, Ваня в «Жизни за царя»). Операман Холмс дал маху – он забыл об этом обстоятельстве и потому не узнал Ирэн в прохожем стройном юноше, пожелавшем ему доброй ночи, а она напомнила фразой в письме Male costume is nothing new to me.

Итак, уход со сцены был для Ирэн вынужденным. Что могло заставить ее уйти? На брак с кронпринцем она рассчитывать не могла. Беременность? Вот это скорее всего. Если ребенок не умер, то его наличие – именно то обстоятельство, которым можно шантажировать венценосную особу накануне помолвки. Не исключено, что и фотография, которой Холмс видел только краешек – не парный, а тройной портрет. (Удивительно, кстати, что Холмс не интересуется, где негатив.)

Тогда все как будто становится на свои места, хотя и непонятно, куда подевался ребенок – в доме его явно нет, не сидит же он взаперти, как дочь хозяина Медных Буков. Для частной школы-интерната он еще маленький. Ну, может, у каких-нибудь тетушек. А может, похищен, и именно это имеет в виду Ирэн, когда говорит, что король был с ней cruelly wronged? Зря Холмс не допросил пожилую горничную Адлер, которая встречает всю компанию охотников за фотографиями в опустевшем особняке. Она явно что-то знает и смотрит на прибывших не «с какой-то странной иронией», как сказано в русском переводе, а with a sardonic eye – cардоническим взглядом, то есть злобно-язвительно.

Есть еще один вариант. Предположим, Ирэн угрожает предупредить будущих родственников короля о его сексуальных перверсиях. Вспомним, что Ирэн – вовсе не эфирное существо (певица-контральто и не может им быть). Король говорит, что у нее «душа из стали», «лицо прекраснейшей из женщин, но мозг самого неколебимого из мужчин». В сочетании с низким голосом и мужским костюмом получаем... правильно: пару SM-любовников. Она – доминатрикс, он – раб. Возможно, в сочетании с cross-dressing. Не исключено, что своеобразие их отношений отражено в фотографии или дарственной надписи на ней.

Невинную Клотильду такой компромат должен повергнуть в ужас.

(До 1886 года, когда Крафт-Эбинг в своей Psychopatia Sexualis присвоил этому типу отношений имена Сада и Захер-Мазоха, явление называлось «алголагнией». Ватсон, похоже, Крафт-Эбинга не читал, хотя как будто и интересуется психологией. Вообще надо отметить, что в Каноне начисто отсуствуют преступления на сексуальной почве - Дойл был в этом отношении мужчиной благопристойным. С Фрейдом Холмс встречается лишь в пастише Николаса Мейера «Семипроцентный раствор».)

Опять-таки вроде все на месте, за исключением спешного брака и экстренного отъезда. Каким образом брак с Годфри Нортоном связан с основным сюжетом? Холмс резонно говорит, что теперь фото превратилось в обоюдоострое орудие. Но только в  том случае, добавим мы, если там запечатлено нечто не вписывающееся в общепринятую мораль. Вряд ли Годфри предполагает, что, вступая в брак с 30-летней дамой, он найдет на супружеском ложе девицу.

Но почему молодожены так поспешно уезжают на континент? Да и женятся в спешке: оба настолько потеряли голову, что не соображают, что в свидетели можно взять собственного кучера и тащат к алтарю переодетого Холмса. (Любопытно, кстати, каким именем назвался Холмс и не следует ли по этой причине признать брачное свидетельство недействительным?)

Ну а что если в сюжете кроется политический подтекст?

Ирэн Адлер – революционерка? Почему бы и нет? Скажем, борец за независимость Польши. В этом случае понятны и внезапный уход со сцены (как иностранку ее выслали), и скоропостижная женитьба (брак с Нортоном – фиктивный, потому молодожены и разъезжаются после венчания по домам; Холмс почему-то не придает этому факту ни малейшего значения), и экстренный отъезд (если предположить, что имя Ирэн Адлер значится в каком-нибудь стоп-листе – скажем, российском – то, сменив фамилию на Нортон, она может успеть проскочить паспортный контроль). Наконец, понятно, какую подлость по отношению к ней мог совершить король: он выдал ее российским властям.

А может, она не революционерка, а, наоборот, агент русской полиции, приставленный к кронпринцу? Как я уже писал в предыдущем посте, одно другому не мешает. А мои измышления по поводу ребенка и садомазо? Опять-таки и это не помеха ни революции, ни контрреволюции.

Здесь следует остановиться – слишком шаткая почва для дальнейших предположений. Прямо Гримпэнская трясина.

P. S. В рассказе "Установление личности" Холмс протягивает Ватсону табакерку старого золота с большим аметистом на крышке и объясняет, что это "маленький сувенир от короля Богемии". Ну и зачем было кокетничать, отказываться от гонорара, не подавать королю руки? "Игра на публику" (на Ватсона)?
Владимир Абаринов
Источник