Мир жил. Молчаливое небо звенело тишиной и говорило со мной. Я внимал. Вершина скалы, на которой я отдыхал, отливала серебром в свете почти полной луны. Две другие тоненькими серпиками качались над горизонтом в отблесках дневной Звезды. Я складывал и расправлял крылья. Час назад они были моей защитой, непроницаемой стеной, за которой я ждал, когда проснусь.

Узкие длинные крылья радостно впитывали сладкий сок лунного серебра. Это была моя любимая луна. Я уже знал, что голубая луна - слишком холодное лакомство, и полет благодаря ее энергии сонный, медленный, предназначенный для отдыха и редких бесед с Высокими. Алая луна должна наполнить меня пьянящей страстью, в ее свете нужно искать себе подобных и танцевать танец творения. Назначение каждой луны, и ветров, и другие знания вливались в меня с каждым новым вздохом. Хотелось искать кого-то и парить вместе с ним над гранями Мира, спускаясь к прозрачным скалам и лаская алмазные травы степей.

Я, Познающий, впервые проснулся. Пронизывающий холод приятно щекотал блестящую серебристую кожу, наполнял вены льдистой чистотой. Где-то просыпались такие же, я слышал их чувства. Край горизонта наливался светлой лазурью. Луны померкли в нарождающемся свете. Поднимался ветер. Звонкий, утренний, он принес от восхода искры хрупких льдинок, которые закружились хороводом, покрывая узорами мои крылья и тело. Я ощущал, что каждая маленькая чешуйка, покрывающая мою спину, отражает свет.

Тогда лепестки крыльев наполнились песней утренних ветров и энергией Звезды, восходящей над краем моря. Еще вчера я был Тварным, и переродился в Познающего, как каждый из Тварных в моем мире.
Я сделал уверенный шаг к краю. Там, у самого горизонта, из воды выныривали высокие тонкие иглы скал, на вершине каждой – удобные террасы. На одной из них будет мой дом. Я это знал, как и многое другое про окружающий мир.

Звезда взошла – я почувствовал ветер ее лучей, ударивший в паруса крыльев. Сила разлилась по жилам, ликующий безмолвный крик наполнил пространство. Ветер подхватил его, отразил о хрустальные снежинки и разнес по миру. Еще один Познающий родился, и весь мир узнал об этом. Я – родился.

И соскользнул с утеса, направляясь к алмазным иглам. Поток упругого ветра подхватил меня. Я скользил легко и непринужденно, тело было легким, гибким, движения – уверенными. И хотя крылья почти не сгибались, полет был быстрым, точным и сильным. Ветер помогал мне, и энергия Звезды питала меня.

И отныне моя жизнь наполнилась поисками, обучением, познанием и развитием. Я странствовал дорогами мира, крыльями или ногами отсчитывая расстояние. То была моя вторая форма – Познающий. Я внимал ветрам, камням, Звезде, целому миру. Я встречал подобных себе учеников мира, и мы обменивались знаниями. Заботы и тревоги мало касались нас – все заботы и тревоги остались в первой, тварной форме. Сейчас, почти неуязвимые, мы, дети Синей звезды, лишь учились.

Иногда порождали Тварных - чтоб продолжить род, мы танцевали танцы творения в свете алой луны. Тварные же - охотились, уничтожали друг друга, пожирали, осваивали мир. Учились менять форму тела, выживать, овладевали инстинктами, которые в нашем сознании жили на глубине, и мы знали, что рано или поздно они нам пригодятся.

Именно Тварные освоили поверхность мира, глубины, океаны и озера. А мы, крылатые, освоили пространство. Изредка наши ноги касались кристальных поверхностей мира, и еще реже мы спускались в его мерцающие глубины. Но бывало и такое.

Каждый Тварный однажды забирался в укромное место, где чувствовал себя в безопасности, на спине его отрастали зачатки крыльев, по три створки с каждой стороны. И он запахивал их, одеваясь в блестящую броню. Узкой частью эта округлая капелька врастала в кристалл мира, Тварный засыпал. Он получал знания от мира, а силу – от кристалла. И так, день за днем, наполняясь энергией мира, лун и Звезды, Тварный в сияющей броне рос и развивался.

А потом, понятное дело, просыпались мы - с тварными знаниями и огромной потребностью учиться дальше. И мы поднимали головы вверх, и знали, что наш путь только начался. Наши лазурные глаза, лишенные зрачков, распахивались навстречу небу, и отныне мы думали лишь о нем.
Была третья форма, Высокие. Они жили над ветрами, и сами были ветрами. Мы знали о них лишь то, что они нам позволяли знать про себя. Забавно, ведь Тварные про нас не знали вообще. И воспринимали нас подобными себе, но не могли достать нас. Мы были неуязвимы – идеальная форма для познавания мира.

Высокие жили в перламутровых облаках, тонкой дымке, укрывающей наш мир. Что значит быть Высоким? Тварный не знает, что значит быть Познающим, но именно Познающий может мыслить, рассуждать, сопоставлять, фантазировать, помнить и искать. Познавать.

Высоким плоть была еще менее важна, чем нам. Мы не ели плоть других, как это делают Тварные, нас питаем Мир. Я знал, что Высокие подобны энергии ветров, лун и Звезды. Они принимали многие формы, нам пока недоступные. Они уходили из Мира Синей Звезды в дальние странствия. Познав наш Мир до края, они шли познавать другие.

Это интересно. Но пока не для меня. Мои крылья не выносят меня выше перламутровых ветров. Я знаю, что так и надо. Тварным – море и кристалл, нам – пространство и ветра. А Высоким – все остальное, что за вышней границы Мира.

Иногда мы видели их, всегда разных. Они сливались с миром настолько, что порой их было трудно отличить от лучей Звезды, от кристалла, от волны и ветра. Но каждый из них был отдельно сущим, и мудрым, и могучим.

Я видел, как они творят, и скалы поднимаются под их струящимися телами, и пещеры открываются для того, чтоб стать обителями Тварных. Звонкие голоса Высоких – сладчайшая музыка планеты. Во сне и наяву я грезил о том, как присоединюсь к их стаям, и чуял, что близится мой час.

И рано или поздно крылья мои станут гибкими и мягкими, и я пойму – пришло время. На вершине одной из игл я спрячусь от света Звезды, ветров и лун в сияющем непроницаемом коконе. И мои сны про другие миры станут реальностью. Я обрету крылья, о которых пока могу лишь мечтать.

Спустя время кокон откроется – и пока неведомый мне Высокий поднимется в свои перламутровые высоты. Он будет помнить про меня ровно столько, сколько я помню про Тварного, которым я был – быстрого, ловкого, простого и хищного. А впрочем, может, будет помнить все. Все, что я узнал. И все, что я думал про себя, других, мир и Высоких. Я узнаю о линиях Мира, о его путях и таинствах. Я узнаю об этом Мире все. И, юный и жаждущий знания, покину его. Я пока так мало знаю. Но хочу знать.

А пока мне снятся сны, и в них я вижу иные миры, и грядущие пути, и свои имена. Я выбрал для себя имя, которое мне принес сон, имя это - Ksaa Hutto.

«Что такое Ksaa Hutto?» - спросил я во сне у существа, которое приснилось мне, и я знал, что существо – не из моего мира. Похожее на Познающих, бескрылое, с огненным ореолом вокруг головы, оно рассмеялось. И глубокие темные глаза его сияли неведомым мне черным светом бездны. «Большой малыш, и еще - синий ветер…»

Так сказало мне это существо. Забавное имя для Познающего. Я знал, что у каждого Высокого - слишком много имен, так почему бы мне не взять первое имя еще тогда, когда я – Познающий? Может, этот гость – один из Высоких? И я спрашивал у гостя моих снов – кто он, но гость лишь смеялся, и звал меня приходить в дороги. Мол – все ты поймешь, мой друг и вечный брат.

И однажды я пошел. Вырвавшись потоком лазури из кокона, я обрел знание, путь, свободу и крылья. И мой мир повис подо мной драгоценной каплей, готовый ждать меня до скончания времен и после. Я – странник между мирами, рожденный в Мире под Синей звездой. Имя мне - Ksaa Hutto. Мой путь начинается.

- И… куда дальше?
- Ну, наверно, вперед, - помолчав, девушка все же ответила с легкой улыбкой, - Как всегда… Слухи долетели – за серебряным перекрестком у галактического гнезда начинается война. Наверно, им нужен воин…
- Кому из них? Я только что оттуда…Там столько воюющих сторон…
- Какая разница – война нужна им всем, - пожала она плечами, - Погляжу, кто прав, кто виноват…

- Да, ты ничуть нее изменилась… Тебя все так же волнует чужая война.
- Ну должно же меня хоть что-то волновать? – она вскинула голову и взглянула в небо. Солнц не было. Как и лун. Или звезд. Мерцающая пелена Межмирья темнела ночью и наливалась искрами днем. По крайней мере, в этой части Бесконечности.
Да, их всегда что-то волнует – помимо Дороги.

Он был лекарем чаще, чем воином. Она - воином чаще, чем лекарем. Он мог надеяться, что те, кого она будет убивать, были излечены не им. Алая странница была куда справедливее многих законов и правил. Но сейчас это не имело никакой разницы. Для него. Когда она уйдет дальше, то и для нее тоже.

- Ты странная, - усмехнулся он, - Всегда хочешь принадлежать чему-то, кроме дороги.

Он познакомился с ней три Вечности назад. В том мире она была жрицей величественного храма, а он просто случайно заглянул и остался на какое-то короткое время, обернувшееся бесконечной дружбой.

Как молоды они тогда были! Как молоды они сейчас. Он смутно помнил их знакомство… Храм? Или то был не храм. Да что там, почти не помнил. Только факт – они знакомые друг другу Странники, и он любил (любит, будет любить) ее. Любить? Как странно говорить так о них двоих, чьи судьбы сплетались такими удивительными образами.

- Может, ты заглянешь со мной в Гнездо? – с едва заметной просящей надеждой в голосе…

- А может - ты пойдешь со мной?… Хоть на пару Миров вперед… - усмехнулся странник, даже не стараясь скрыть иронию.

Она куснула губу. Но в глазах ее плеснула тоска. Или ему показалось? Повернуть назад? Да ну… Нет, бывает так, что они много раз приходят в Миры, где уже бывали. Но они знают – значит, таков на сегодня их Путь. Только они это знают, и никто не может им этого указать. Даже любимый друг, брат, даже родное отражение.

- Извини.
- Да что там, - она неожиданно усмехнулась, - пожалуй, мы можем погулять по этому лесу немного времени. Что скажешь! Тут так хорошо – никого, кроме нас. Ни одного живого или существующего…

Беседы, воспоминания, старые шутки, рука в руке. Их глаза – счастливые и сияющие - хоть на миг. Старая как миры, простая и сложная любовь. Они все же расстались. Не выходя ни в один Мир. Но он знал – странница суждена ему, и он ей сужден. Кем? Ими ли самими, могущественным Раздорожником, сидящим на перекрестках, или вечным Странником, раздвигающим миры.

Но если уж каждую Вечность они встречаются, то, может, однажды какую-нибудь из Вечностей они проведут вместе, на одной дороге.
Странница глядела на него темным взглядом, а после достала Сайлинн – бесценную свою лютню, маленькую дорожную певицу. Голос ее был хрипловатым, теплым, как угасающее пламя.

- Никому никогда не понять – здесь, что такое хотеть – прочь, и в воде поднимается мутная взвесь, и глаза застилает ночь. А к ногам – кандалы, как обрывки мечты, что не могут позволить петь, и в дороге – вся суть, и в дороге – весь ты, и не страшно на ней – умереть… Умереть сотни раз, чтобы снова душа улетала в зовущую высь… А дороги все так же поют не спеша свою песню, ты слышишь - вернись!

Странник слушал. Великий Раздорожник, знаешь ли ты нашу цель? Или, может, вечный бродяга, летящий сквозь вселенные белым светом, знает? Цель – всегда только путь.

А на Путях возможно все. Абсолютно все.

- Будь счастлив в пути, - сказала она.

- Пути тебе в счастье, - ответил он. Их время тут близилось к завершению. А и правда, почему счастье отдельного существа не может быть вселенским смыслом существования? Может, именно его было создано для того, чтобы он был счастлив? Может, в том его и цель – быть счастливым. Счастье – это свет, звезды. Это силы творения. И число счастья в мире должно расти, ведь чем больше творческих сил, тем яснее, чище, свободнее и сильнее миры. А между мирами тоже есть миры, и между ними – не пустота. И везде – важны те, кто знает пути и создает двери.

- Ты все такой же наивный, Сахут, - усмехнулась она, подслушав его мысли.
- Ты все так же строишь из себя страшного демона бездны? – хмыкнул он, - Или как там говорят… демона окраин?

- Я хожу по краю, - Иллэнэ поднялась, - До встречи, странник.
- До встречи, сестренка.

И они расстались.

Предначальная Пустота – была до всего, и она будет после всего. Она есть – и в ней нет ничего. Кроме тварей, не способных ни на что, помимо превращения в ничто. Это те не-сущности, ранее бывшие богами ли, творцами, иными постигшими, странниками в том числе. Ибо она сильна. Служить ей бессмысленно, как и поклоняться, как и бояться. Хотя многие грешат этим, пытаясь взять от нее. Берет же она. Речь тут не о сияющем предначальи, которое порой тоже зовут Пустотой. Не о том заряде сил, из которых творится само мироздание. Нет, речь о том ничто, которое алчет наполнения, но тщится наполниться, и может только растворять.

Любое живое, не-живое, сущее, сознающее, отдавшее себя Ничто, становится тварью. Эти бестелесные и бездушные не-сущности живут на границах Всемирья, там, где заканчивается упорядоченное и завершается окраинный хаос. Хаоса они боятся. Они предпочитают Пустоту, в которой незаметны, хотя отличны от нее. И быть они могут только в ней, а посему превращают в Пустоту все, до чего дотянутся.

Твари Пустоты могут прорваться в миры на плечах странника, поглотив его. Этот ограниченный клочок Пустоты, соприкасаясь с материей и энергией, растворяет их. Но чем сложнее упорядоченность, тем тяжелее поглотить ее. Потому они и не могут преодолевать самостоятельно границу меж Пустотой и Всемирьем, полным хаоса и упорядоченного.

Пока они – слабые искры ничто, и говорить не о чем. И, кроме того, на самой границе их ждут демоны пограничья, могущественные сущности, способные удерживать пустотника долго, очень долго. Но даже им тяжело уничтожить то, чего и так нет.

И вот они ищут того, на ком, как на коне, въедут в мир, чтоб закончить со своим пленником страшное дело, а после – идти, питаться и менять все под себя. Симбиоз странника и пустотника, движения и пустоты, может принять небывалый размах. Пустота постепенно овладевает странником, и он, пытаясь наполнить себя, теряет свою суть. Да, бывает и такое, в бездне миров бывает все, и движение может остановиться – говорим мы, в этом противоречии видя страшную истину.

Есть исцеление от твари Пустоты, поразившей душу бродяги? Есть… В конце Вечности, пройдя через Горнило судеб. Там смесь хаоса и упорядоченного достаточно сильна, чтоб наполнить любую пустоту. Порой сам странник может преодолеть тварь в себе. Об этом бессмысленно говорить - у каждого свой Путь.

Но, если странник поражен тварью, если он услышал Зов Пустоты, самой большой ошибкой будет покинуть Всемирье и рухнуть в Пустоту. Пустота не подвержена очищению Горнилом, и странник будет обречен мотаться по ней вечность за вечностью, и в итоге станет одним с ней целым. Так они и множатся.

Мудрый странник не станет рисковать миром, и, заразившись пустотой, сбежит в нее. Тем самым, пожертвовав собой, уничтожив себя, станет одним из тех, кто будет ждать новых бедолаг, чтоб насытиться и размножиться. Таков путь Пустоты, которая везде найдет для себя шанс, и даже в Упорядоченном создает структуры, подобные себе, и тем прописывает для себя лазейку в бесконечно-сложном коде мироздания.

Неужели эти существа, героически отдавшие себя Пустоте, обречены на бессмысленное ничто? Говорят, любая Пустота рано или поздно будет наполнена. Ведь ничто не вечно, и ничто не умирает навсегда. А еще говорят, что Вольный Странник, первый из нас, тот, кто раздвигает миры, не боится тварей и Зова. Его упорядоченность так велика, что, соприкоснувшись с тварью, он наполняет ее снова тем, чем она была до того, как растворилась и поглотилась Пустотой. Даже тварь Пустоты – не Пустота, а «нечто в ничто».

И это – ее спасение. Говорят, какой странник постарше может преодолеть тварь, наполнить ее, вывести в Межмирье уже исцеленной. Говорят, что само Творение, постепенно раздвигающее границы Пустоты, вытесняет и наполняет ее, спасая таких тварей.

Так зачем же я сокращал путь тропами ничто? Эта лотерея опасна, но понять нас можно – благодаря отсутствию пространства и времени можно сократить любые расстояния, преодолеть любые преграды. Когда ты за доли мига можешь оказаться где угодно – рискнешь порой и своей душой.

Зов… манящий зов Пустоты, растворяющий суть. Чувство замедления – вот как это можно назвать. Идя в пустоте, Странник отдыхает, медитирует, расслабляется и созерцает внутренний мир. Но во время приближения твари он ощущает потерянность, страх, замедление.

Хотя мыслей не было, волна отвращения к враждебной сущности всколыхнула меня. Я унял ее – эмоции тоже вполне себе пища для тварей Пустоты. А затем я осознал, что тварь очень занята. Она пирует. До меня долетели брызги чьих-то эмоций, мыслей, образов. Вопль о помощи…
Тварь поймала какого-то незадачливого бродягу? Какой идиот странствует тропами Пустоты, не умея ускользать от пустых? Но я не мог не помочь. Я мог справиться. Я в себя верил.

Она уже поглотила и растворила большую часть того, что делает нас живыми - воспоминания, эмоции, знание, силы. Конечно, стержень останется в любом случае, наша искра, наша душа, наш смысл. Но жаль того странника, который вечность за вечностью проводит в Пустоте, не способный ни докричаться до спасителей, ни выбраться самостоятельно. Конечно, и у такого бедолаги есть хорошие шансы спастись… Или стать очередной пустой тварью.

А дело тут обстояло из рук вон плохо. От несчастного странника и остались всего то – стержень да Путь. Ну, что ж. Достаточно для того, чтоб спасти его. Чем я и занялся. Трудно было. Потому что тварь уже посягнула на святая святых, то, что позволит выйти ей из Пустоты – осознание Пути. С этого этапа бороться с ней становилось не только трудно, но и опасно.

Но – плевать. Вселенная-Я захватила и впитала обоих – обезличенного странника и тварь, которую я тут же запер, окуклил всеми силами воли – навык у меня присутствовал. Как она сопротивлялась! Ее сладкий зов разрывал оболочку за оболочкой, подпитываемый силой чужого странника. Пути и тропинки, да они практически слились!

От шока я вывалился в межмирье, не разобрав даже, куда попал. Надо было спасать уже не только собрата, но и себя. Такую сильную тварь я еще не встречал. Наверно, со стороны картина была жутковатой. Вихрь энергии, мерцание слепящего света, какофония звуков, сполохи – и все это пронизывается абсолютно-черным жгутом. Жгут пытается обвить и стянуть вихрь, тот рвется и дергается…

Это я представлял уже потом, когда снова смог представлять. В тот момент я избавился от плоти и от личности, прилипшей ко мне за последние несколько странствий. Я оторвал и выбросил все лишнее, даже куски воспоминаний, лишь бы это все не досталось твари, делая ее еще сильнее. Я оставил свое самое ценное, те части моей сути, которые делали меня мной. Тех, с кем я начал свой путь и кого считал собой без всяких компромиссов.

И потом пришлось сделать еще кое-что. Обычно мы такого не делаем – не имеем права. В конце концов, каждый странник – особенный. И не важно, откуда он пришел, и какая цивилизация породила его первую форму, но мы уважаем индивидуальность, смысл иначе странствовать, если некому познавать. Обезличивание – не слишком приятная штука, скажу я вам. Но у меня не было выбора. Слишком мало осталось от существа, и некоторые дыры пришлось закрывать собой.

Так вот… я слил вместе наши с собратом два пути, слил вместе два стержня. Полностью. Отделив его от твари, а тварь от себя. И когда она, обретя свободу (ведь неясно еще, кто кого держал – она меня или я ее), попыталась рвануть за грань, в какой-то близлежащий мир – мы схватили ее, и впитали в себя. Но уже с другой целью. Удержать. Остановить. Сгусток пустоты был скован и привязан к стержню сдвоенными силами. Мы знали, что ее можно будет наполнить, тем уничтожив. Но не сейчас, это могло и подождать. Сейчас нам нечем было наполнять пустоту.

А что теперь делать со вторым мной? Впервые такое произошло. Словно прорвало плотину – память возвращалась к нам. Осколки памяти нередко хранятся в межмирских потоках, ожидая, когда их вернут назад утратившие себя существа… А с памятью вернулись и наши личности.
«Меня зовут Иллэнэ».

Невозможное существо. Воин, игрок, плясунья и убийца. Вовсе не целитель, не искатель. Она засыпала меня образами своих странствий, полных приключений и опасностей. Совсем по-другому, чем у меня. Я давно уже насытился и даже пресытился подобным, а она наслаждалась танцем по краю пропасти, над которой все время шла. Наслаждалась игрой со смертью – той игрой, что никогда не была понятна мне. Она же все странствия тратила на одну игру - в войны, в страх, в безумие… Над ней парили крылья огромного черного дракона, и я осознал, что отныне я – часть их истории, неотъемлемая часть.

Я увидел существо небывалой красоты и опасности, белокожее, с пламенем вокруг головы, яростное многорукое божество. Демон окраин? Невероятно, это был демон окраин, и я отныне понял, что буду узнавать этих удивительных существ всегда и везде.

Иллэнэ. Настолько полноценная часть меня, что я испугался – где я заканчиваюсь, где она начинается. Никогда и ни с кем не был я ближе, чем с ней.

Она умудрилась переварить часть твари, сплавить со стержнем. Неужели и такое бывает! Вечность живи – сто вечностей учись, право. Гремучая смесь… То пустое, что сейчас билось под моим сердцем, было жалким остатком того, что напало на Иллэнэ в Пустоте. Интересно, что бы случилось, не появись я тогда? Она бы славно подзакусила? Я помешал чудесной трапезе демона окраин?

И вдруг мелькнула мысль-понимание - Иллэнэ не случайно наткнулась на пустое. Она его призвала. Зачем? Чтоб победить и поглотить. Потому что она была демоном окраин, и стояла на страже Пустоты. Потому что она могла. Вот и все. Это безумие отныне стало частью меня. Иллэнэ… Мне примерещилось, что мы уже встречались на путях ранее. Но воспоминание тут же испарилось, оставив меня наедине с этой… тварью.

Спас на свою голову…

Мир мне нравился. Высокие горы, дикие леса, привкус живой силы, осторожные и замкнутые люди, которые не лезут в чужие дела. Да, Мир мне нравился даже слишком. Это меня беспокоило, но не очень. Раз надо, значит надо. С этими мыслями я, одернув плащ и перебросив удобнее лютню по имени Сайлинн, повернула туда, куда влекла меня дорога.

А через несколько миль она уперлась в скалу. Так мне издалека показалось. Подойдя ближе, я поняла, что дорога упирается в низкий частокол, калитку, маленький палисадник, хаотично скроенный, но чистоплотный. А за ними уже была дверь, которая как раз и вела в скалу. Видимо, в пещеру.

Попробую пояснить другими словами. Моя дорога окончилась просто на этой калитке. Справа и слева были густые леса. Позади - закат.
Впереди была неизвестность.

Я задумчиво смотрела в неизвестность, образовавшуюся в образе чуть неопрятной, даже слегка покосившейся калитки. Из-за калитки вкусно пахло дымком и вареным мясом. Я только сейчас поняла, насколько я устала. Вздохнула, зная, что совершаю самую грандиозную ошибку в своей жизни, и окликнула хозяев.

Хозяина. Он не замедлил выйти. И я окончательно осознала свою ошибку. Которая оказалась мрачным мужчиной, что возвышался над калиткой. Надо мной он возвышался на добрую голову, а я отнюдь не считалась низкой в этом Мире. Мужчина был одет по здешней неприхотливой моде, в долгую льняную рубаху и меховой жилет, и еще в кожаные штаны с сапогами, которые за частоколом я пока не успела хорошо разглядеть, да и не важно это было.

Он казался почти великаном, а то и чудовищем, возможно, из-за глаз. Я в них успела заглянуть, и поняла, что ошибка моя была очень-очень большой. Но я улыбнулась, откинув капюшон, и заходящее солнце блеснуло алым на моих волосах. И сказала:

- Простите за беспокойство, сударь. Не могли бы вы мне дать напиться усталой страннице? Правда, от куска хлеба я тоже не откажусь, - произнесла я, втягивая носом аппетитные ароматы. В его чернющих глазах, почти ничего не выражавших, кроме безграничной силы, отразилось недоумение.

- Заходи, странница, - произнес он тихо и твердо. Уверенно.
- Я могу оплатить еду песней, - произнесла я привычно, понимая, что этому песни вряд ли нужны. Но он странно обрадовался моему предложению. Его голос чуть потеплел, насколько может потеплеть глыба ледяного гранита.

- Я не откажусь и от пары дорожных историй, странница.
- Меня зовут Иллэнэ...

И я вошла в его дом.

Дом как дом, обычный дом отшельника... Деревянное ложе, устланное шкурой и льняными покрывалами, обширный стол, скамья вдоль стены, всевозможные полки, усеянные бутылями, посудой, связками трав, камнями. Под потолком висел керосиновый светильник, на столе - несколько свечей, и, что меня порадовало, письменные принадлежности и бумага. Колдун? Тут чуялась магия. Даже не магия, скорее - сила. Сила Мира собралась в этой небольшой уютной пещере.

- Неужели не страшно столь юной особе бродить дорогами этого Мира? - спросил он, когда я ощутила, что утолила первый голод, а горячий чай согрел меня.
- Нет, - покачала я головой, - Но есть такой дар, лишь немногим странникам он доступен - дорожная удача. Со мной ничего не может случиться из того, что не должно. А что должно, случится и так.
Он кивнул.
- Пожалуй, это касается не только странников, а всех существ в мире, не кажется ли тебе, Иллэнэ? Да, меня зовут Вегурдарни.

Я глядела на него во все глаза, я пыталась понять, с кем имею дело. То, что он не был человеком, таким, как те, что обитали в пяти милях ниже его обители, я сообразила сразу. Но кто или что сидело напротив меня, я просто не понимала.

- Ты обещала петь, - напомнил он. Я вздохнула, и правда ведь, обещала. Его взгляд был тяжелым, наполненным такой невообразимой силой, что, пожалуй, только зов Дороги мог с ним сравниться.

И я не могла бы сказать, что мне это не нравилось.

Если он вознамерился меня соблазнить, как бы ему дать понять, что для этого пронзать меня взглядом чернее ночи и тяжелее всех горестей мира не надо. Хотя это тоже довольно действенно. Пожалуй.

Я вздохнула и взяла Сайлинн, и на несколько часов выпала из Мира. Прикрыв глаза, иногда поглядывая на хозяина исподлобья, я пела и тихо рассказывала истории. Я чувствовала, как ветер Межмирья заглядывает в его дом, и треплет его черные волосы, как он почти не дышит, а может, и вовсе не дышит, слушая меня.

Я пела, и видела, что в его взгляде разгорается огонь. Огонь напомнил мне, что последние недели было слишком много одиночества, холода и тоски по корням, и сказал, что эта пещера, эта небогатая, но уютная обитель - именно то, что мне не хватало долго, очень долго.
Зов Дороги, неотвратный и неотступный, притих, ветра удалились в другие края и миры, а Вегурдарни поднялся, подошел к полке и достал с нее небольшую бутыль.

- Ты не откажешься выпить сфан, Иллэнэ?

Интересно, что такого в его голосе? Что такое сфан? Яд? На миг мне показалось, что это существо хочет отравить меня, я почти поверила в это. Но смысл? Зачем ему моя смерть? Может, он хочет опоить меня, посчитав, что взгляда недостаточно?

Я не знала, как мое тело отреагирует на яды этого Мира. Пожалуй, мне было даже интересно. Но, в конце концов, это может быть просто вино. На этом я с собой и договорилась. И согласно кивнула, хотя Вегурдарни, казалось, не требовал моего ответа.

Сфан оказался густым веществом пронзительно-лазурного цвета, мерцающий своим внутренним светом, и пахнущий всеми обещаниями радости и счастья, которые только могут быть во всех мирах.
Наркотик? Взяв чашку из его рук, я поняла, что сейчас как раз и завершается моя дорога. Сейчас, а не несколько часов назад, когда я окликнула хозяина, ощутив перемены в своем Пути.

Я сделала глоток.

2.

Я сделала глоток синего сфана. И в первый миг показалось - меня накрыла тень. Крылья огромного черного дракона, чьи янтарные глаза смотрели прямо в душу. Но тень оказалась бездной, и я в нее рухнула. Падение было долгим, столь долгим, что время исчезло. В бездне не было путей. Сама бездна была путем. Опасным. Сложным. Чуждым.

Я теряла себя, и все, что было мной.

Я летела к себе. Я падала во все то, что будет мной.

Ничего не менялось. Я понимала, что бездна всегда была, есть и будет тут, за моей спиной, за каждым моим шагом. На дне моих глаз, в завершении моего жеста, в каждом звуке моего слова - была, есть и будет она. Она одна была мной, и это был единый шанс сохранить себя. Чем бы это «я» не было.

Иллэнэ. Просто звук, звук из чужого языка. Просто танец. Всего лишь танец, и ничего больше. Почему я раньше не знала, что такое танец над бездной? Он был всегда, но это дешевое оправдание, он начался в тот миг, когда Вегу, черный дракон, хранитель этого мира, дал выпить мне сфан, напиток забвения, напиток новой судьбы и абсолютной власти.

Я слышала голос, который шептал мне сказки. Целую вечность падения я слушала красивые и полные тоски одиночества сказки - о новой судьбе, о дорогах, и о самой чистой, самой правильной и искренней любви. Единственной, которая только была, есть и будет. Любви как бездны. Бездны любви. Ничего кроме бездны и кроме любви.

Я слышала сказки, и видела, какая судьба вьется вдоль моего пути. Странная, чуждая, и все же счастливая судьба любимой и любящей женщины. Человека, просто человека, нет, не просто, не бывает просто людей.

Черный дракон Вегурдарни видел меня, и все, что было важно для меня. В той судьбе я была музыкой и танцем, была королевой и воином, была беглецом и была странницей, была изгнанником и была женщиной, своевольной, умной, честной, яркой и опасной.

Красивая сказка. Куда как лучше моей собственной неприхотливой истории странницы. Он создавал идеальную клетку, где я могла - да что там, я буду счастливой. Он сделал лишь одну ошибку, которая ошибкой не была. Дракон Вегурдарни сам вплел свою любовь в эту судьбу.

Серебряная струна моего пути звенела, готовая порваться. Но не порвалась. Изогнулась, перечертив эту бездну, звуча надрывно, больно и совершенно искренне. Я видела чужую боль безграничной силы и такого же безграничного одиночества. Оно было страшным, куда страшнее моего, наполненного переменами и дорогой. Одиночество дракона казалось болью вечного превосходства и вечной злобы, черного хаоса и черного вихря, который не знает иной радости, кроме власти.

Жалко.

Жалко до потери себя. Но путь не порвался. Нет, серебряная нить вошла в черный вихрь, переплелась с ним, завязалась в узлы и спирали, запуталась, перекрутилась. И острием, полным музыки, вошла в мое сердце...

Я открыла глаза.

Я лежала, одетая в простую льняную рубаху, на кровати. Меня укрывала теплая шкура. Вегурдарни сидел за столом, спиной ко мне, и что-то писал. В приоткрытую дверь врывался рассвет. Вторую дверь, которую я вчера не заметила. Она находилась точно против той, в которую я вошла. Вегу заметил, что я проснулась, и обернулся.

- Доброе утро, - приветливо улыбнулся он. Я поняла, что за эту улыбку мне целой бездны не жалко. Оценила, насколько это чувство принадлежит мне, и поняла, что полностью. Но я не знала, что ему ответить. Он наверняка считает, что я потеряла всю себя. Что вместо меня на супружеском ложе лежит Иллэнэ, уроженка этого чудесного мира, жена отшельника, бывшего императора и воина, и поныне - дракона и творца...

Человек.

- Как твоя голова? - казалось, Вегу сам пришел мне на помощь. - Похоже, память вернулась к тебе еще не полностью.

Я улыбнулась и села, спустив ноги вниз. Пол неприятно похолодил ступни. Я огляделась в поисках моей дорожной одежды.

Сайлинн! Краем глаза я увидела, что мой лучший друг странствий лежит на полке, позади стола. Слава дорогам, он не уничтожил ее. Не смог? Не знаю. Взгляда моего он, кажется, не заметил, я притворилась сонной. Хотя сильно притворяться и не надо было. Чудодейственный сфан еще кружил мою голову.

В судьбе одежды, плаща, и посоха я не сомневалась.

- Похоже на то, - осторожно сказала я, глядя честными глазами в его глаза. Не менее честные. – Что вчера было? А позавчера?

Я удачно начала. Он обстоятельно ответил на мои вопросы. В деталях. Некоторые детали мне понравились.

- И долго это будет продолжаться? – спросила я, имея в виду, конечно, состояние своей «памяти». Конечно.

- Думаю, еще несколько глотков сфана на ночь, и ты все вспомнишь. То падение с ангра нам недешево обошлось.

Ангра? Что такое ангр?

Ангры были красивыми зверями. Длинноногие, стройные, они легко несли на себе двух седоков, или одного тяжелого вроде Вегу. Но ангры были довольно строптивыми, и могли скинуть седока, если посчитали, что он тяжеловат. Видимо, со мной так и случилось. Да. Конечно.

Я поднялась и подошла к двери, которая вела на восток. Открыла её, и оказалась на большом скальном выступе. Дыхание перехватило от той красоты, что лежала предо мной. Горы справа и слева, те самые, что отрогами спускались на запад, где был давешний поселок. Горы переходили в пологие, желтеющее по-осеннему холмы, а они – в долину, испещренную рунами рек. Которые впадали в далекую серебристую полоску моря на горизонте. Ветер растрепал мои волосы, захолодил руки, я вдохнула его, и поняла, что этот мир куда прекраснее, чем мне казалось вчера.

У балкона не было ограды. Я представила себе – дракон складывает крылья на краю обрыва… Идет к дверям после полета над собственными владениями. Вегу, полный могущества, силы и власти. Великий отшельник, отрекшийся от всего, кроме мощи. Уставший, мудрый, давний.

Я вздохнула, когда он подошел и положил тяжелые ладони мне на плечи.

- Все, что передо мной, - произнес вкрадчиво и тихо, - все принадлежит мне, и только мне.

- Я знаю, - улыбнулась я. Обернулась, закинув руки на его плечи. Теперь я могла произнести тоже самое. Но, конечно, промолчала. Коль во многих знаньях много скорби…

3.

Так началась моя жизнь в доме у Вегу. Он словом не обмолвился о моем прошлом, он нес этот секрет так, словно забыл его. Словно было только так, как есть сейчас. А я помнила обе жизни. Свой родной мир, и свои странствия, и каждую милю дороги.

Я помнила все, что он мне рассказывал – такова сила его слов. Последние десять лет мы были вместе. Некогда, в нашу бурную молодость, он был императором далекой страны Укката, а я – предводительницей войска повстанцев, строптивой юной воительницей. Я помнила, что он разгромил восстание, а меня взял в плен. И через какое-то время… что ж, тут история мало отличалась от моей реальности. Плен стал взаимным.

А лояльные политические взгляды народа Укката позволяли императору брать в жены девушку из народа. Фантазия, достойная подростка. Но мне нравилось. Нет, правда. Мне очень нравилось. Красивая романтическая сказка из старой книги. Такие приятно почитать, коротая долгие зимние вечера.

Мы жили. Мне было хорошо. Он не запирал меня в доме, нет, даже когда уходил. Еще чего! Уходил он порой надолго, но я ни разу не видела его, вздымающего крылья в небо. Он скрывал эту суть, и я не торопила его признание. И я молчала, что помню, помню каждый миг своих странствий до…

Это было не так уж тяжело. Каждый вечер я пила сфан, и падала в бездну, наслаждаясь все больше и больше. Вегу, похоже, не замечал этой бездны, или она была столь привычна для него, что не стоила его внимания. Он, когда я лежала в беспамятстве, рассказывал все новые страницы нашего прошлого, прекрасного, волшебного прошлого…

…Золотоствольные леса высокогорья страны Сурре. Император и императрица, оторвавшись от сопровождения, рвутся вперед по бездорожью, и снег осыпает их серебристые одеяния. Внезапно холодный ветер вздымает волну тумана, и за ним открывается маленькая долина. Теплеет. Золотые цветы осыпают ангров и нас. Внизу, в светлом тумане искрится озеро. Птицы, белые, как снег, роняя перья и крики, торопливо поднимаются в небо и кружат над нами. Длинные их шеи изгибаются изящно, тоскливые серебряные крики разносятся по долине, и щемящая эта красота наполняет нас. Вегу кричит, радостно смеясь, что это птицы счастья, и кто поймает хоть одну, будет счастлив на сто судеб подряд. И мы ловим их, они не улетают, это их дом, тут их гнезда. Мы прыгаем по скалам, рискуя расшибиться, и ангры сердито фыркают внизу, мол, куда вас занесло, глупые, там даже мы скакать не решимся! А потом я почти падаю в озеро, и Вегу ловит меня в последний миг. Я почти вижу крылья за его спиной. Я и сама удерживаюсь на самом краю пропасти, и прыгаю с уступа на уступ не хуже горного ангра. И вот на мою протянутую руку садится ануаэ, садится добровольно, она тяжелая, она поет на моей руке, изогнув длинную шею. Вегу смеется. Я не верю, что эта птица не приручена, но он уверяет, что нет, просто она приняла меня за горного духа - уж больно ловко я танцую на уступах. Птица улетает, и я долго гляжу ей вслед. Долго…

…Серебристая ладья скользит по лазури медленной Анну, мимо текут берега, леса протягивают ветки над рекой. Тишина. Изредка голос птицы нарушает ее, да Вегу бьет ладонью по воде. Я смеюсь, глядя на него. Тут красиво и покойно, и хочется плыть так вечность, или две, или все, что только есть вообще. Но скоро водопад, и надо успеть направить лодку к берегу. Это опасно, но зато будоражит кровь. Да и разве мы можем погибнуть вот так просто, в объятьях дружелюбной ласковой Анну. Нет, не можем. Мы успеваем, а на берегу нас уже ждут ангры. Прекрасные стройные шеи их склоняются перед нами, но они не теряют свою гордость, глаза глядят насмешливо и даже зло – мол, только запрыгните, мы уж вас! И они уж нас… они летят вдоль берега, легко и стремительно, как два ветра. Как два ветра, летим мы домой…

- Слушай… А может, поживем пару лет отшельниками?

- Почему бы и нет. Надоело?

- Смертельно надоела эта вся суета, Иллэ…

- Но если захочется снова в путь, на пример, посетить страну Вэ, из которой мы так позорно бежали…

- Ну, Иллэ, кто же нам запретит снова отправиться – и в Вэ, хоть глаза мои бы этих необразованных грувов не видели… и в Уккат, и в Мегру. Кто запретит?

- Даже в Уккат? – смеюсь я, и ему тоже весело. Хотя туда он пока не стремится.

И мы ездили. Хранитель мира мог ли сидеть взаперти в маленькой пещере у края гор? И мир распахивал перед нами свои ладони, и показывал чудеса.

- Вегу, поехали в Уккат, а? – спросила я у него почти год спустя моей истинной жизни с ним. Как бы не было хорошо мне в теплом уюте пещеры на вершине горы, как бы не были отныне дружелюбны деревенские жители к жене местного страшного отшельника-людоеда, а такие слухи про него ходили…

Но мне хотелось снова - в Уккат.

Снова?

Да, Иллэ, снова.

- Поехали, там такие красивые замки, - продолжила я, глядя в его непроницаемо-черные глаза. Я почти боялась, что он откажет. Почти. Потому что это бы значило, что мне пора. Нет, нельзя. Согласись, милый, пожалуйста. Пусть твои иллюзорные сказки станут реальностью. Я хочу увидеть все то, что ты придумал для меня. То, что видела твоя верная супруга Иллэнэ, проведя с тобой более десяти несуществующих лет.

- Хорошо, почему бы и нет, - он ответил как-то слишком медленно, подозрительно глядя на меня. Но я спрятала взгляд в огне камина, и чувствовала, как неведомая тяжесть предстоящей потери накатывает на меня. Серебряная струна звенела, а за дверью Востока выл ветер.

Мы ездили. Когда Вегу было нужно, те сокровища, которые он не хранил в пещере, появлялись у него. Былое могущество никуда не делось. Его знали и помнили во многих странах. Меня, как оказалось, тоже. Но я не удивлялась. Я не удивилась даже, увидев надпись на вершине горы неподалеку от великолепной Партры, столице Умии.

«Ветра помнят союз Вегуррдарни 1, императора Партры, и Иллэнэ, воительницы».

Эта надпись символизировала наше венчание одиннадцать лет назад, и наши портреты, выточенные в камне, умывали дожди и гладил ветер. И они были старыми, эти портреты – время не щадило песчаник. Мои пальцы гладили старые буквы, и я думала о силе любви. Мне было почти страшно.

Но ветра помнят странницу Иллэнэ, и ветра унесли мой страх с вершины горы и разбили о башни Партры.

Мы странствовали. Пламя в глазах Вегу разгоралось все чаще и чаще. Все чаще и чаще я ловила волшебную улыбку, так не вязавшуюся с его грозным и замкнутым обликом.

Как я хотела увидеть иное пламя, то, что может вырваться из огромной зубастой пасти. Как я мечтала сорваться с ним на огромных черных крыльях, и мчать над землями. Но нет, я молчала, я не просила его. Все рухнет. Мы хранили свои огромные тайны, и берегли души друг друга, выжигая их дотла.

Наше маленькое счастье двух людей рухнет, если я скажу, если он поймет. Что он сделает тогда? Может, зачарует меня так, что я забуду все? Может, начнет все сначала. Может, не сделает ничего. Может, это погубит его и меня. Может, спасет нас, вырвав из цепких лап этой опасной и тяжелой игры.

Я не знала. И могла только надеяться, что та искренность серебряной струны в моем сердце нужна ему больше, чем придуманная любовь женщины Иллэнэ, уроженки этого мира. Наверно, в глубине своей бездонной души, той души, по краю которой я шла, он понимал все. Но так же боялся этого понимания, как я боялась проговориться. Я пила сфан. Я пила сфан так часто, как он считал нужным давать его мне. Всякий раз напиток становился бледнее – Вегу разводил его молоком либо водой. Но я пила, и падала в бездну, и слушала его истории. Все реже и реже – он начинал верить. Верить в меня. Верить в свою сказку. Это было самым болезненным.

Мы возвращались в дом на горе, и снова ездили, останавливаясь в тавернах либо на полянах. Он приносил воду и дрова, и изредка молчаливые люди появлялись у двери нашего дома, принося припасы и одежду. Я не знала, кто они, а когда спросила, то оказалось – деревенские. Он платил им серебром. У него никогда не было недостачи серебра, да и золота тоже. Нам хватало.

Я готовила еду в очаге. Я стирала льняные одежды и постель в ручье неподалеку. Он чинил ограду, которую зимой порушили лесные звери. Я помню, он вышел тогда, вооружившись топором. Мяса хватило до конца зимы. Зимой мы катались с огромных гор на санях, и снег запорашивал наши лица – веселились, как дети.

Весной я плела венки и танцевала с девушками на деревенских праздниках, и не замечала черной тени в глубине леса – он иногда все же следил за мной. Но не всегда. Деревенские привыкли ко мне, и рассказывали новости, изредка долетавшие до них – кто нынче правит в стольной Партре, и почему неурожай пшеницы, и какие шелка модны в Уккате.

Он подарил мне ангра, и я любила объезжать долину у подножья нашей горы – иногда в одиночестве, иногда с ним.

Живя в нашем доме, я создавала тот уют, который может создать любящая женщина. Чистая скатерть появилась на столе, паутина исчезла из углов, я аккуратно стирала пыль с Сайлинн, когда Вегу не было дома. Он не замечал лютни, и иногда, оставаясь в одиночестве, я играла на ней. Один раз он застал меня за этой игрой.

И сделал вид, что не заметил. Это испугало меня больше всего. Но мы оба не могли остановиться, создавая эти сказки. Не могли.

И не хотели.

4.

Шел третий год моей странной туманной жизни с Вегу. Все чаще я слышала ветра, которые стучали в двери на Востоке. Все чаще я видела тревогу в глазах Вегу. Больную, слабую тревогу, так не похожую на его черную неприступную силу.

Однажды он попросил меня танцевать для него. И я танцевала на краю уступа, под музыку, что звучала из чужеземной шкатулки – его подарка на десятилетие нашей совместной жизни.

После он все чаще просил танцевать меня. Музыка всякий раз была разной. Музыка всякий раз отгоняла ветра от дверей нашего дома. Танец всякий раз звал их. Я ничего не могла поделать. Я не умела иначе. Музыка и танец спорили друг с другом там, где должны были петь вместе.

Как бы я хотела увидеть его черные крылья… Наверное, так же страстно, как он желал увидеть мою свободу.

Осенний ветер бился в восточную дверь. Была холодная ночь, и мы, поужинав, неспешно беседовали о планах на весну. Он спрашивал, куда бы я хотела отправиться, когда сойдут снега. Может, я соскучилась по сладости власти, и стоит отвоевать трон Партры? Я задумалась, разглядывая пламя в камине. Партра? Было что-то такое… в его сказке. Было.

Но я почти не слушала Вегу – ветер тревожился, звенел у двери. Вегу слышал этот зов. Его взгляд обратился к полке, где, как я знала, стоял сфан. Я не пила напиток забвения уже больше года. Я внимательно глядела на Вегу. Обречет ли он меня на пронзительно-голубое счастье первого глотка, и на бесконечное падение в бездну?

Он и правда поднялся, достал волшебный напиток, налил в чашу, и я выпила синий сфан. Как обычно. Он снова не разбавлял. Я снова не сомневалась. Но бездны не было. Вместо нее я видела, как за его спиной ветер серебристым туманом проникает в дом, треплет его волосы, касается моего лица. Касается струн Сайлинн – Вегу тоже слышал эту музыку. Он глядел на меня долго и странно.

- А все же, - продолжил он беседу изменившимся голосом… - А все же кто ты, - произнес и запнулся. Струна лопнула. Ветер притих. Я поднялась.

- Я? Я странница, - чуть улыбнувшись, я повернулась к нему спиной и взяла Сайлинн, закинув ее за спину. Сайлинн благодарно зазвенела.

- Откуда ты, - тихо спросил он, внезапно такой простой, родной и совсем не страшный. Я оглянулась на него, разглядывая черные глаза, сейчас прозрачные и глубокие, как дно океана.

- Не отсюда, мой любимый Вегу. Я родилась в другом мире, за тысячи миров отсюда, - я глядела на него внимательно. Если он мог что-то сделать со мной, то лишь сейчас. У него был шанс. Я давала ему этот шанс.

- Это очень хороший мир. И ты – очень хороший, - я поперхнулась. – Я… я люблю тебя.

Он взглянул на остатки сфана в чаше. Нет, Вегу. Это не сфан. Это я. Все время, с самого начала была я.

- Так ты вспомнила? – надлом.

- Нет, Вегу. Нет, я не забывала, - осколки.

Я села рядом. Обняла его. Мы молчали. Молчали долго, так долго, что нетерпеливый ветер погасил свечи и выхолодил помещение. Может, это был не ветер, а наши сердца. И, наконец, мне пришлось подняться. Я подошла к восточной двери.

Оглянулась. Я всегда оглядываюсь.

- Идем со мной?

Он поперхнулся. Встал, вытянулся струной. В его глазах полыхало безумное яростное пламя, в его глазах стыла бездна, но я уже была за гранью этой бездны. Миг, другой, пустота расширялась. Вегу даже не сел, он упал, закрыв лицо рукой.

Я кивнула ему, открыла дверь, и сделала шаг. Впереди, за краем пропасти, разгорался рассвет иного дня и иного мира.

Дверь закрылась за мной.

2.

...Катятся тележки бродячего цирка. Сколько лет прошло с тех пор, как они впервые увидели друг друга, веселые странники, бродячие циркачи, фигляры и фокусники? Красивый Викор, ловкий малый с гутаперчивым телом, и его огромная, могучая супруга Вена, одной рукой разгибающая стальные подковы. Близняшки Мария и Анна, красавицы хоть куда. А еще - музыкант и шут по имени Ник.

Да, это все еще люди, что с них спрос. А вы возьмите Пушистого! Э... Я пошутил! Не надо его брать! Да и как взять гигантскую тварь, белую и пушистую, с карандашными зубами, с чешуей на загривке и когтищами страшными. Да нет, он травояден и разумен, выходец кто знает из какого мира. Тут такие не водятся.

Бегут тележки, бегут года. Катаются «Веселые странники» тропами мира, зарабатывают на жизнь. Тут бродяжные весельчаки в почете, в мире, чьи двери гостеприимно распахнуты гостям, в мире приятном и веселом, в мире, где города мастеровых ждут покупателей на пестрые ярмарки, где стальная дымная громада поезда бежит рядом с лошадями да велосипедами, а люди пытаются покорить небо цеппелинами и аэропланами.

Не прижился тут синематограф. К чему мертвые картинки на белом экране, когда живая и веселая Анна выплясывает джигу на пару с красавцем Викором, а ревнивая для виду Вена строит глазки горбуну Нику? К чему простые сюжеты там, где сама жизнь развернула радостный театр, приглашая зрителей принять участие...

Э, о чем это я... Горбуну Нику? Нет, я не пошутил. Вот только иногда в самые разудалые вечеринки горбун этот с бельмом на глазу, с патлами сальными и седыми выпьет слишком много. И что тогда? А тогда в кабаках внезапно появляется красавец, да такой, что девки за ним вьются пчелами. Только напрасно, он приходит с гитарой, забирает сердца и взгляды, поет грустные песни о потерянной судьбе, и снова уходит.

А наутро искусственный горб, седой парик и мастерски выполненная маска водружаются обратно, скрывая всю ангельскую красоту юноши. И разухабистый урод куралесит по тем же тавернам, щипля девок и гнусавым голосом распевая вчерашние песни.

Зачем это Нику? Кто знает. «Веселые странники» не спрашивают о прошлом. Захочет - сам расскажет, красивый юноша, до ужаса боящийся своей невероятной красоты. Настолько, что Викор не ревнует жену, когда та глядит захмелевшим взглядом на льняные волосы, заглядывает в васильковые глаза их сотоварища. Смеется только Викор, зная, что никогда Вена не сделает первого шага, и будет верна ему, гибкому смуглому Викору...

Они знали, что Ник - выходец из богатого рода, ему как-то прочили судьбу градоправителя, хотели женить на какой-то графиньке, барышне нудной и развязной. Вроде он и сбежал от такой жизни в бродячий цирк, ненавидя сальные взгляды кумушек и ревнивые взоры их мужей. Скрылся в уродливой маске, да и привык. Так он когда-то рассказал, а более его и не спрашивали!

А вот рыжие близняшки Анна и Мария рады приударить за Ником, который разоблачается, если они вдали от городов и прохожих. А он талантлив. И порой даже Анна и Мария, одаривая его вниманием по очереди, забывают, что вульгарный и жесткий горбун - тот же человек, что и скромный, ангельски-красивый юноша.

Анна и Мария уже не молоды, и давно собираются остепениться, покинуть «Веселых странников», осесть в городе или большой деревне. Но дорога зовет, и они опять подбирают юбки, перепрыгивая через осенние лужи или зимние сугробы, заскакивают в тележку, чтоб пересчитать серебро, брошенное щедрой рукой, и решить, куда отправятся дальше.

Откуда у них взялся Пушистый? Сам приблудился. Вернее, его отбили у маленькой стаи шакалов, которая вздумала поживиться молодым чудовищем. Он тогда был мал, его когти еще не стали страшным оружием, а костяные чешуи на загривке не могли защитить от клыков. Странники криками и улюлюканьем отогнали шакалов от раненого маленького чуда, и, пожалев его, взяли с собой. Мало ли, может, удастся продать где на ярмарке.

Не продали. Чудо день спустя огорошило их раскатистым «Спасибо», и пояснило, что оно из другого мира, и как сюда попало, не знает, но ему тут нравится. И хотя небо тут не зеленое, а синее, а солнце отчего-то только одно, ему тут хорошо. Пару месяцев спустя оно вымахало в полутораметровый кошмар о шести ногах, и осталось в труппе на правах дива местного, деньги приносящего. Чему все, включая Пушистого, обожавшего вкусно покушать (фрукты) были очень довольны.

3.

- Да это я все знаю, Никки, знаю... Ты обо мне расскажи...

- О тебе? Да ты сама о себе расскажи… Откудова вот такая ты взялась?

- Оттуда! – кивает она за темное окошечко фургончика, там – дорога и туман. Ник хмурится, но не ему уточнять. Не ему. Но продолжает она, - Я так играю, Ник. Понимаешь? Просто играю. Я никому никогда не говорила, но это вот игра такая. Бывает страшно, но потом – все хорошо, и ты снова живешь, и можно идти дальше. Понимаешь?

- Наверное, - хмурится Ник, ему неловко, ему жутковато слушать про эту игру. Порой бывает слишком больно – не тем, кто играет, но тем, с кем играют. Ему ли не знать.

- Ну вот и не спрашивай, - сердито говорит Лина, - Лучше сам расскажи.

Вздыхает Ник, поправляет золотую прядь, улыбается кротко и кивает, мол, погоди, Лина, подумаю сейчас, и расскажу. А что. И рассказывает. Слушает его Лина, слушает…

4.

Не все так светло в этом мире, как и во всех других. Шакалы, они такие, встречаются. Гурды. Услышав это слово, многие женщины крепче прижмут к себе детей, а мужчины возьмутся за мечи и ружья. Гурды, бродячее племя саранчи, быстрое и мстительное, хитрое и многочисленное. Гурды живут везде и нигде, гурды тысячным войском наскакивают на мелкие города, берут дань - мясом и деньгами, кровавую дань берут. Они скрываются в горах, в подземельях, рассеиваются по миру, чтоб по неведомому сигналу собраться в хищную стаю, и, ощетинившись ружьями и саблями, рвануть за дымным паровозом, перекрыв дорогу, взять караванный обоз, богатый маслами и коврами.

И проще отдать выкуп за право жить и возделывать землю, чем уничтожить неуловимое их племя, неузнаваемое в толпе, переменчивое и серое, берущее в себя все отбросы общества, всех, кто пожелает влиться в племя гурдов. Всех, кто откажется от своего рода, народа и семьи. Чтоб отныне почитать только добычу, ярость и драку.

Бродячих шутов и фокусников не трогали. Бродяжничество в мире почиталось и считалось единой правдой и истиной. Да и что взять с этих чудаков, тысячами гуляющих по миру? Зачем убивать их, зачем жечь их цветные фургончики и угонять тощих лошадок, если можно незаметно, по одному, влиться в их состав, затеряться в дорогах, в лесах и селах. У бродячих театров и музыкантов был негласный договор с гурдами.

И все знали, что вот этот невзрачный человечек, спрыгнувший с тележки и затерявшийся в улочках стольного града - гурд, которого разыскивает стража. Но как докажешь, если фигляры - неприкосновенны, если давным-давно совет градоправителей разрешил им беспрепятственно колесить везде и всюду...

Да, Лина появилась у «Веселых странников» благодаря гурдам. Бродяги ехали себе по дороге, направляясь в очередную столицу очередного маленького государства, как вдруг увидели за холмом дым. Горело сильно и давно. Гурды имеют привычку сжигать не подчинившиеся деревни, отказавшие им в посильной дани - двух-трех мерах серебра. Разбойники! Но иной поселок не желает делиться с вольными разбойниками, и горит дотла. Никто никогда не преследует убежавших, никто никогда не поднимает руки на детей и женщин, и даже мужчины, решившие сдаться, имеют шанс выжить и вернуться к любимой семье.

У гурдов-бродяг свои законы чести. А этот поселок выжгли до тла. «Веселые странники» свернули с большой дороги, авось найдется чем поживиться на пепелище...

Нашлось. В самом центре поселка, пустого и мрачного, догоравшего явно с вчерашнего утра, в самом центре площади, на пепелище дома управителя лежал младенец.

Ахнула бездетная Вена - как, мол, не в чести у гурдов убивать детей!
Но вот чудо, младенец был жив. Заслышав шаги лошадей, возгласы удрученных людей, ребенок завопил так, будто кричал впервые в жизни. Не выдержав, Анна и Мария выскочили из тележки, и миг спустя девочка, закутанная в обгорелые тряпки, уже перекочевывала с рук в руки. Даже Пушистый понюхал загадочное дитя и фыркнул.

- Она как я.

- Что? - переспросил Викор, не всегда понимая хриплое фырканье чужеземного зверя. И тут заглянул в глаза младенца, и внезапно понял, что имел в виду белый пришелец. Непроницаемо-черные глаза смотрели сумрачно и сердито, будто вглядывались в бесконечную черноту чуждого мира.

- Дитя демона, - осенила себя Знаком набожная Мария, пуганая рассказами о пришельцах-демонах, о призраках и заблудших бродягах из других миров. Впрочем, остальные не страдали чрезмерной верой в богов-близнецов, и посему спокойно смотрели на загадочную находку.

На девочке не было ни одного ожога, чистая розовая кожа светилась здоровьем. На вид дитяти было от силы два дня. Так, словно она появилась тут непонятно откуда в разгар пожара, в языках пламени, и, незамеченная никем, самой судьбой предназначенная «Веселым странникам», пролежала на пепелище среди горячих угольев до сегодняшнего дня.

- Она поедет с нами, - уверенно сказала Вена, прижимая девочку к себе, укутывая шалью. Дитя хотело есть. Приумолкнув на минуту, ошарашенное неожиданным вниманием, дитя вспомнило о своих надобностях и огласило окрестности требовательным воплем.

- Демон она или не демон, а кричит знатно, - ухмыльнулся Ник, протягивая руку к младенцу.

5.

- Вот так. Тебя назвали Линой, Дареной, а еще линн - это догорающий уголек, от которого можно еще разжечь пламя, понятно?

- На каком это языке?

- Не важно. Тут такого не встретишь, - отводит глаза Ник.

- Так откуда я взялась, Никки?

- А кто тебя знает. Никто из выживших жителей того поселка, сожженного гурдами, не ведал о тебе, никто не искал пропавшую дочь. Загадка ты наша, - он привлек к себе рыжеволосую маленькую девочку и крепко обнял, - Сестренка милая.

Она рассмеялась, ударила его кулачком, и вырвалась, рыжим вихрем убежав за лагерь - играть с мотыльками или купаться в ручье. Что еще надо для счастья десятилетнему ребенку?

6.

Лина мало помнила Анну и Марию. Когда ей исполнилось три года, бродяги как раз остановились в большом торговом городе перезимовать. Это всегда приветствовалось градоправителями, актерам выделялись квартиры, зато они обязаны были раз - два в неделю давать представления во всех по очереди тавернах города. Если представления были интересны, актеров приглашали в богатые дома, где они неутомимо шутили, плясали и жонглировали. Уметь приходилось все. Зима была порой свадеб. Свадьбы требовали развлечений. Конкуренция же требовала мастерства.

И вот надо было так случиться, что Анна и Мария, устав от странствий, остались в городе. Высокие, статные, изящные танцовщицы, умеющие преподать себя, быстро и оперативно влюбили в себя, кто б мог подумать, двух братьев. Правда, не близнецов. Но весьма обаятельных и обстоятельных. Зажиточные серьезные братья заведовали пекарней и булочной. Подружки-хохотушки очаровали их веселыми песнями и шутками, и, сами не заметив как, попрощались со старыми друзьями. Их никто не упрашивал - приближалось лето, дороги манили «Веселых странников», и, если повезет, уже скоро они снова пополнят состав. Желающих фиглярствовать и плясать на подмостках за звонкую монетку в мире хватало, профессия сия была почетной и востребованной.

Шло время. Лина росла, в ней уже можно было заметить будущее изящество. Она старательно помогала труппе во всем. Как ушли танцовщицы, труппа потеряла часть известности и мастерства. Силовые упражнения Вены, гутаперчивость Викора, шутовство Ника - все это было замечательно, но ничего особенного собой не представляло. Спасал ситуацию Пушистый - дети всех поселков и городков были наслышаны о загадочном иномирском монстре, их родители радостно платили серебро за возможность сфотографировать свое чадо с чудовищем.

Но на одном Пушистом далеко не уедешь, и каждую неделю приходилось выдумывать новые номера, разучивать новые сценки, искать выходы из сложной ситуации - их было мало. Лина старалась. Она уже умела жонглировать стальными клинками, швыряя их в горб Ника, тот картинно падал, толпа вздыхала, впитывая жестокость сценки. А Ник с хохотом вскакивал, показывая свою неуязвимость, и плясал простенький веселый танец победы подле картинно испуганной девчонки...

Лина научилась «укрощать» добродушного Пушистого, души в ней не чаявшего, и кататься на нем верхом, подбадривая зверя радостным гиком. Лина научилась кувыркаться с плеч могучей Вены, и залазить на спину крутившего сальто Викора, чтоб потом спрыгнуть с двухметровой высоты под резкий выдох толпы.

Но это все было привычно и обычно. Это приедалось. Много театров, много одиночных бродяг ходило тропами мира, много изобретений и странных представлений спасало развернутую индустрию развлечений от безденежья.

Однажды Лина увидела театр огня. Они, «Цветущие в пламени», не считали «Веселых странников» конкурентами, не кривились при виде разрисованных цветами и зверями тележек. Они радостно приветствовали бродяг и даже уступили им одну комнату в гостинице маленького городка, куда завела непогода приближающейся зимы.

Лина была очарована, глядела на восхитительные инструменты, веера, цепи, обручи и кольца, горящие цветными огнями. Ими жонглировали, их крутили в руках, ногах, на талиях и шеях. Под барабанную дробь и аплодисменты «Цветущие» выходили на площадь, и разворачивали ночное представление. Зрители неивствовали. Зрители выли и просили еще.

Лина напросилась к ним в ученицы. Лину взяли, увидев пламя в глазах, увидев, как жадно двенадцатилетняя нескладная девчонка тянется к горящим веерам, и какая затаенная, неразвитая еще грация заставляет ее плясать с горящими цепями в руках. Они решили, что девчонка пойдет с ними, им тоже требовалось пополнение. Они видели в ее танце будущий талант. Пока еще неуклюже, скорее из-за возраста и неопытности, она училась танцевать с огнем быстро. Трепетное пламя доверяло ей, а она доверяла ему.

Странники неодобрительно глядели на эту учебу. Им тоже казалось, что Лина убежит за вожделенными огневиками, как только весна опустится на дороги. Но они не мешали, ведь у каждого свой путь. Таков девиз жителей того мира.

Она не ушла. Она взяла все, что могла взять, за долгую холодную зиму, голодную и бедную - городок с трудом мог прокормить две труппы, да и гурды в окрестностях пошаливали. Напади они на городок, фигляров могли и не тронуть. Ну да куда идти в холодную зиму, когда дороги завалены снегом, и черные птицы собирают дань с замерзших путников...

Лина не ушла. Она осталась со Странниками, и весной, запасшись подаренными ей цепями с горючей нитью на концах, она ушла с ними в дальнейшее странствование. «Цветущие» огорчились, но у каждого свой путь.

Скоро Лина впервые вышла со своим «огненным танцем», и имела успех. Опять же, ничего особенного, ничего сверхъестественного, но Викор качал головой - в огне нашлась, огнем зарабатывает на жизнь... Как бы чего не было. Вена же души не чаяла в приемной дочери, и радовалась, что та стала доброй помощницей.

Лина совершенствовалась из года в год, придумывала новые трюки, новые танцы, искала оригинальные решения, и каждый город с интересом созерцал высокую стройную девушку с пламенем в руках. Вскоре она начала красить русо-рыжие волосы алой хной, и это стало непременной частью ее огненного имиджа.

Она шила себе простые удобные костюмы, вышивала на них языки огня, напевая негромко песни странным гортанным голосом. Никто не вслушивался, кроме Ника, на каком языке она поет. Возможно, Пушистый мог бы что сказать по этому поводу. Но его никто не спрашивал. У каждого свой путь, и мир, открытый на великую Дорогу миров, радует своих жителей сюрпризами и тайнами.

7.

Именно Лина изобрела гнездо, как это полушутя назвал Ник. Шаткая стальная конструкция заняла половину одной из трех тележек, на которых они странствовали, и Викор бурчал, что давно пора завести автомобиль, мол, цивилизация движется вперед на моторе и керосине, а мы все по старинке, лошадями и ногами. Но конструкция имела успех.

Эта небольшая площадка на выдвижном стальном шесте позволяла делать головокружительные трюки. Вена, напрягая сильную спину, разворачивала колесо, выдвигая круглую деревянную площадку. С нее свешивалось несколько канатов, и потешный Пушистый старался карабкаться по ним. Викор вихрем метался с каната на канат, демонстрируя свою поразительную гибкость и ловкость. А Лина изящной ногой отстукивала ритм для своего огненного танца на трехметровой высоте. Для того и строили.

8.

Бриз присоединился к ним как-то летом. Не юный уже бродяга, смешливый фокусник, вырезавший из дерева свистульки и раздававший их детям. Он бил в барабан и зазывал зрителей поглядеть на волшебные фокусы. Он играл в карты, кости, шахматы, и всегда выигрывал. Бриз был талантливым плутом и мастерским хитрецом. Он вытаскивал ленты из декольте зардевшихся дам, и убегал от разъяренных мужей, он зарабатывал деньги резьбой по дереву и помогал плотникам, когда требовалась его помощь. Он был мастером на все руки. Он поехал с «Веселыми странниками», потому что устал от одиночества. И пробыл с ними долго, обещая уйти, но все никак не уходя.

И, да. В этом были виноваты черные глаза аловолосой танцовщицы. Все видели это, и Вена затаенно и грустно улыбалась, поскольку знала - пришел один, а уйти могут двое. Если Бриз заберет девушку, они потеряют любимую дочь. Но запретить она не могла и не хотела, это и в голову ей не могло прийти.

А вот Викор считал, что легкомысленный ветреный Бриз вскорости бросит наивную восемнадцатилетнюю девушку, мало ли у него таких раскрасавиц. Ну, еще одни черные глаза наполнятся слезами, глядя в спину уходящему ветру, велика ли беда, велико ли горе?

И только Ник, свято веривший, что любит Лину как сестру, все чаще напивался, радуя кумушек окрестных сел своим прекрасным голосом. И все чаще он возвращался в лагерь пьяным и сумрачным, с синяком под красивым глазом.

Шло время, шло, да и зачем бы ему останавливаться, а? Бризу и Лине выделили отдельный фургончик, единственный крытый фургон, в котором все порой прятались от ветра и дождя. Мастер Бриз сделал навес над второй тележкой, и отремонтировал еще одну. За это ему простили многое. Даже пьяные проделки Ника Бризу простили. Обаятельный малый, что уж тут поделать.

9.

- Хорошо бы остаться с тобой... Но двум ветрам трудно дуть в одном направлении... Ты скоро уйдешь. Да и я не задержусь.

- Как грустно и многозначительно. Милая Лина, мы и так пока вместе. А ты не ветер, а огонек на ветру. Пока ветерок дует, ты горишь. Угаснет ветер, и тебе труднее гореть будет...

- Ох, Бриз... Мне ветра мало. Мне ураган нужен.

- Но урагану просто задуть огонек...

- Нет... только в буре я смогу стать пожаром. Только буря может раздуть это пламя…

- Мне никогда не быть ураганом, Лина.

- А я и не о тебе...

- Я знаю. А ты видела, как Ник смотрит на тебя?

- Ник, братишка?

- С каких это пор он братишка?

- С младенчества. Он меня на руках носил.

- Он и сейчас не против.

- Смешной ты, Бриз. Он мне как брат.

- Но ты ему больше, чем сестра.

- Оставь это.

- Лина, но он же красивый. А я скоро уйду.

- Да, красивый. И что. Это ничего не значит. А ты давно обещаешь уйти, и все никак...

- Пожалуй. Но он так смешно стесняется своей красоты. Прячется под этими масками.

- Все мы этим грешим.

- Ой, Лина, какие мы философы.

- Да, мне тоже смешно…

10.

Все рухнуло внезапно, как оно бывает. Темный ветер приходил раз в год. Ворота закрывали, ставни замыкали. И все выходили праздновать, потому что это был день силы. Ветер бесновался в вершинах деревьев, качал флюгера, но никогда не шел по низу. Ветер не отменял праздника.

На площади собралось много народу, и они решили приступать. Ник, разряженный в шутовской костюм горбуна, сделал бодрое колесо вокруг сцены. Бриз с веселым гиком выскочил из-за кулис фургона, превращенного в сцену. В небо полетели яркие разноцветные кольца. Викор выехал на плечах у своей жены, и она подняла его на вытянутые руки, он кувыркнулся, и спрыгнул на землю, вошел в кувырок и сразу сел на шпагат. Степенно вышел Пушистый, улыбаясь во все сорок восемь клыков, и толпа ахнула, он был на ее закуску, а выглядел так, словно мог закусить всей толпой.

Хей-хо, люди, представление началось, факиры и укротители чудовища Пушистого – не смотрите, что он добродушный, он за день съедает десять кило отборной говядины, и не прочь закусить человечинкой. А почему он так мило уплетает этот банан? Так подсластить же… И не смейтесь, ой, не надо… Рычи, Пушистый. Что, притихли!

А это силачка Вена, и кто выйдет победить эту красавицу? Ее победил лишь супруг ее, Викор Крагги, а ну-ка, красавчик, покажи, на что способен! Что, не верите? Да, это супруги, и они не стесняются выставлять свои чувства на люди! Поглядите, как она вертит супругом, что, женушки, позавидуйте, а!

Смех. Толпа уже завелась. Ник куролесит, Ник в ударе, он шутит, он отбрасывает с лица косматые патлы уродливого парика, и маска скрывает прищур красивых светлых глаз, маска – морщины и бельмо. Его голос меняется, и кто узнает сладкоголосого певца, доверяющего свой талант только «Веселым Странникам», да порой еще случайной таверне?

Пляшет Бриз, милый, симпатичный Бриз, подмигивает девицам. Они же презрительно морщат носики – мол, очень надо, какой-то клоун, бродяга, шут. В игру вовлекается кто-то из зрителей, и вот уже Бриз – звезда программы, он достает монеты из-за розовых ушек и отглаженных воротничков, он дарит детям деревянные свистульки, и радостный свист летит над площадью.

Народ доволен. Они не задержатся тут надолго, но первые монеты уже летят в шляпу, а затем и вторые, и среди монет затесываются даже серебряные. Весело. Еще минута-две, и весело, а потом надоест.

Стемнело, и над площадью разгораются газовые фонари. И Крагги замирает, и замирает Вена, и Ник поднимает руки и кричит – внимание, внимание, только сегодня, смертельный номер, только для вас жрица огня, прекрасная Лина поднимется на недосягаемые высоты! Он невесть откуда достает барабан, и глухой стук разносится над площадью. Танец огня, он лишь для вас, и только в этом городе!

Лина выходит, высокая, с волосами, заплетенными в две косы, в темной простой одежде, и все разочарованно вздыхают - ну где же прекрасная Лина, что, эта простушка с непроницаемым белым лицом и выкрашенными хной волосами?

Но она делает неуловимое движение, и две темные плети в ее руках превращаются в цепи, на конце которых горят шары огня. Ах, пламя. Ну да, ведь и газовые фонари притухли – фонарщика предупредили, он в курсе. Темно. Тихо. Лина всходит уверенно на странную стальную конструкцию, стоит, покачивая цепями, вслушиваясь в ритм барабана, всматриваясь непрозрачным взглядом в притихшую ночь.

Вена, поблескивая натертыми маслом плечами, напрягая огромную, высокую грудь, разворачивает колесо, тяжело вздыхая на каждом повороте. Движения отработаны, каждый шаг продуман. Медленно, но уверенно шест выдвигается из подставки, и маленькая, такая хрупкая на вид платформа, поднимается выше и выше, метр, два, три… Замерли.

С трех сторон платформы упали вниз веревки, и ловкий Крагги, как большая худая обезьяна, пролетел по кругу, закричав «Карусель пошла!», на него никто не смотрел. Барабан начал отбивать свой медленный, четкий ритм.

Лина взмахнула цепями, топнула ногой, вздернула подбородок и улыбнулась. Пламя осветило ее лицо, брызнуло в него тенями, рассыпало по площади отсветы. Привыкшая к веселью и пляске толпа заворожено следила за хрупкой черточкой темноты, извивавшейся в двух струях живого, бесконечного пламени. Да, трехметровое гнездо было удачным решением. Да, тренировки не подкачали, Лина не боялась упасть. Она танцевала.

Лина танцевала, всеми фибрами души ощущая напряжение окружающегося пространства. Площадь замерла. Но девушка прекрасно понимала, что отнюдь не ее танец служил причиной звенящей тишины, едва ли нарушаемой звуком барабана. Нет. Просто людям надо было на что-то смотреть, они могли бы так же впериться невидящими глазами в клетку с зверем, в гарцующую лошадь, в часы на ратуше.

Все смотрели на Лину. И что ж, она танцевала, глядя вперед темным взглядом. И с высоты танца она увидела грядущую волну. Она увидела буруны на далеком темном побережье, тучи, подсвеченные закатившемся солнцем, черной стеной замыкающие небо. И далекие, острые молнии. Казалось, черный дракон раскрывает крылья над горизонтом.

Деревья склонились в ритм барабана. Шла буря. Жаркая неподвижность воздуха предупреждала город, но кто обратит внимание, когда все веселы, пьяны. И что уж там, черный ураган приходит каждый год в солнцестояние, но холмы останавливают его, а дождь обещали лишь под утро. В эту ночь ветер шел низко. Но никто не помнил, что раз в сотню лет этот ветер сметает на своему пути города.

Лина не могла прекратить танец. Завороженная музыкой невидимого пока горожанам урагана, она жонглировала пламенем, пропускала его через ладони, извивалась всем телом, ускользая в последний миг от жалящих шаров огня. Тишина росла. Окутывала мир. Заполняла каждую клеточку ее тела.

Небо было красивым. Сполохи горячего ветра уже почти коснулись города, но замерли за стенами, будто сам ветер наблюдал танец, боялся нарушить очарование. Нет бы, остановиться, закричать, предупредить. Спуститься. Убежать. Она не могла.

Она могла только подчиниться воле мира, ветра и танца, которые вмиг стали одним единым вместе с ней и ее дорогой. Люди заворожено следили за отблесками пламени на стенах ратуши. Она заворожено следила за упругой плетью ветра, коснувшейся крайних крыш города. И она уже знала, что будет дальше.

11.

Ветер ударит без предупреждения. Ветер сломит шаткое ее гнездо, трехметровый шест с ненадежным деревянным кругом. Ветер ударит в лицо, вырвет цепи из рук, сбросит ее легко, как мотылька с цветка. Она будет падать, падать, падать навзничь целую вечность. Падать и молить, что там внизу все закончится, что она не будет обречена на неподвижность, что ее хрупкое тело погибнет, а не будет жалко существовать на попечение друзей. Она уронит огонь, и он подожжет деревянную стену ратуши. А потом ветер унесет ее пламя, ветер сможет. Она упадет вниз, а там будет что-то, что не позволит ей жить. Лина танцевала. Она знала, что ранее она так никогда не танцевала, по крайней мере, в этой жизни, она знала, что это ее вершина, ее предел. Она давно вырвалась за пределы ритма барабана, и Ник растерянно глядел на нее снизу вверх, пытаясь понять, откуда слышится безумная музыка…

12.

Она танцевала. И миг спустя, миг, в который она вложила слишком много движения, огня и силы, ветер ударил. Ветер сломал шаткую ее конструкцию, трехметровый шест с таким ненадежным гнездом на вершине. Ветер ударил в лицо, вырвал цепи из ее рук, вырвал дыхание из ее груди, сбросил ее легко, как мотылька с цветка. Она падала, падала, падала навзничь целую вечность. Целые три метра. Падала и знала, что там, внизу, будет что-то, обрывающее жизнь.

Она уронила огонь, поджигая стог, лежавший в десятке шагов, и в шаге от деревянной стены ратуши. Ветер унес ее пламя, ветер смог. Она падала так долго, что сама не верила – три метра могут нести в себе такую бездну, если забыть о времени. Она упала вниз, а там было что-то, что не позволило ей жить. И она продолжила свое падение, когда этого уже никто не мог видеть.

13.

Это потом толпа выдохнет резко, но вовсе не из-за того, что некая танцовщица сорвалась с ненадежного насеста, и алой птицей рухнула вниз. Не из-за ее цепей, увенчанных пламенем, от которого вспыхнула сухая трава, а затем и старая ратуша. Это потом все поймут, что город в этот миг загорелся с четырех сторон. Пламя Лины было пятым, случайной искрой в страшном намерении стереть город с лица мира.

Гурды знали, что придет буря, черный ураган разметет пламя по городу, и десятки белолицых разбойников ворвались в столицу вместе с ветром, чтоб жечь, убивать и грабить. Собственно, их ожидали давно. Но кто думал, что в праздник солнцестояния они придут? Кто знал, что ветер этого года будет так силен и настойчив?

Это потом Ник будет поднимать Лину на руки, удивленный, растерянный. Почему легкое тело девушки с таким трудом отрывается от земли? Это потом он будет рассматривать стеклянный шип, случайный осколок, застрявший в кипе мусора и соломы. Это потом он будет отталкивать Вену и Викора, крича, что еще не поздно, не надо бежать, пусть они бегут, если хотят, а он не будет, он должен спасти Лину, перевязать ее рану, остановить кровь…

Это потом Бриз попытается подойти – позволь, дай всего мгновение, я же все же любил… люблю ее! Но в ответ - спасайся, идиот, оставь меня, оставь нас, твоя любовь не помогла ей, ты не поймал ее, ты мог, ты стоял так близко, а я был далеко, я отбивал ей ритм, я урод, глупый, никому не нужный урод, прочь, уходи, или я убью тебя…

И голос тонет в нарастающем гомоне, и люди почему-то бегут прочь с площади, а кто-то – наоборот, на площадь, и вопли, и колокол ратуши, уже горящей, бьет во всю – хороший похоронный плач, а она не успела даже слова сказать, когда Бриз видел ее падение. Смысл корить себя, винить, если все они умрут, и он тоже, но он подумает об этом потом, когда выживет, все потом.

Это потом взметнутся огненные стрелы, и белолицые воины ворвутся на площадь, сметая всех на своем пути, щадя лишь детей, и не всяких женщин, уж не Вену точно, она опасна, она в ужасе и в ярости, она кричит и ищет оружие.

Это потом, когда Краг утянет плачущую Вену, практически оттащит, понимая, что все кончено, что их труппы больше нет, что Лина умерла, а Ник безумен, это безумие давно пряталось в его глазах. А теперь оно открыто, оно льется вместе с пламенем, бегущим по стенам города, и их снаряжение пылает, и они бегут в костюмах, смешные и нелепые в пекле города.

Это потом Ник будет брести по улице, и ни один из гурдов его не тронет, они боятся сумасшедших, а он будет нести Лину и проклинать, проклинать, проклинать мир, предательски убивший ее в спину. И ему будет все равно, что его парик упал, что маска урода давно сгорела, и что горят льняные волосы, и что его красивые лазурные глаза видят все окружающие, но в глазах слишком много безумия, и всем плевать на его красоту, и уже нечего бояться…

И никак нельзя закрыть глаза Лине, нельзя, потому что он хочет продолжать видеть отражение сполохов пламени в этой бездне, в черных колодцах, которые живут, смотрят, он же видит это! И он идет по городу среди теней, и все больше похож на тающую тень.

Это потом на него рухнут обломки горящего здания, и он не прекратит идти со своей ношей сквозь ревущее пламя, и редкие жители, сами обезумевшие от ужаса, оглянутся на безумца, и ринутся прочь, чтоб не разделить его кошмар.

Это потом Бриз и Краг будут отбиваться от яростных гурдов, а Вена, сильная, гибкая Вена будет расшвыривать врагов, выхватив из чьих-то рук тяжеленную палицу. И они пробьются к воротам, и гурды не будут преследовать ни их, ни тех счастливцев, что успели покинуть пылающий город, справедливые они, гурды. И Пушистый, верный, добрый Пушистый обнажит свою звериную душу, рыча, как десять голодных собак, и станет в два, в три раза больше, и стрелы будут отскакивать от твердого черепа, от крупных чешуй, от жесткого торчащего меха. Он будет размахивать лапами, когтистыми смертоносными оружиями, огрызаться клыкастой пастью, и тоже спасется, и они все пойдут дальше, оплакивая потери.

Но они выжили, целы, все выжили. И всё, кроме тех двоих, странных, чужих, не предсказанных, можно вернуть. И Бриз уйдет почти сразу, и его никто не удержит, никто не осудит за помертвевшие глаза, за презрительную, больную складку у рта, и никто не вспомнит ничего из прошлого.

Но это все потом. Через миг, через два, скоро. А пока Лина падает. Все еще падает. Падает в бездну, глядя в самое нутро черного урагана, накрывшего город. Падает, не понимая, зачем был этот не предсказанный поворот, растянувшийся на странные девятнадцать лет, начавшийся в пламени, и обреченный в пламени же завершиться. Она падает, уже выпуская пламя из рук, взмахивая ими, как бескрылая птица, а вдруг взлетит! Взлетит прямо в сердце черного урагана, распластавшего крылья дракона над умирающим городом. Взлетит - и так много мыслей успевают пройти мимо в это бесконечное мгновение, и так хочется, чтоб падение это никогда не останавливалось.

14.

- Плохая сказка, Ники, мне она не нравится…

- Что, малышка, тебе что-нибудь приснилось? Я давно уже замолчал. Не бойся, это был просто сон…

Я прибыла едва ли не первой. Как только я вошла через дверь в зал, ко мне порхнули трое Хозяев. Большеглазые, хрупкие, похожие на стрекоз, они смеялись, приглашая меня войти. И были совершенно не назойливы. Хранители чудесной планеты, они явились мне такими. Но я пришла с миром, и какими бы они были, если бы я пришла врагом? Не знаю…

Сейчас Хранители подхватили мой истрепанный плащ и посох, закружили меня в вихре. Когда они исчезли, я оказалась одетой в светлое шелковое платье, невесомое и полупрозрачное. Мне захотелось принять облик, подобный Хранителям, но я удержалась и окончательно проявилась в даренном планетой Сиреанонной теле. После того, как гайа Аэруссэ впервые одарила меня таким обликом, следуя своей фантазии и моим предпочтениям, я часто предпочитала его более других.

Он был удобен для танца. И я танцевала с пламенем. А потом ощутила голод. В Межмирьи мне не требовалось пищи, но я устала, преодолевая границы миров и пространства, и теперь мое новое-старое тело требовало энергии. Ответив на мое желание, явился Хозяин, высокий стройный юноша, напоминающий белку и кота одновременно. Он поднес мне бокал с сияющим пузырящимся напитком, полным свежести и силы. Я улыбнулась, благодаря его, взяла напиток и отправилась в другой конец бесконечного зала. Мне хотелось побыть одной.

Обычно нам некуда возвращаться. У нас нет корней – мы давным-давно их оборвали. Но мы живые, и порой хочется уюта и покоя. Есть один мир, куда мы не приходим, не забегаем мимолетно, а все же возвращаемся. Мы сами помогали его создавать – мечту всех странников, иллюзию всех непостоянных и легкомысленных. Мир волн, цветов и птиц, ветров и солнечных зайчиков. Мир отмелей и пляжей. Мир дельфинов и теплого моря. Мир летучих деревьев и воздушных замков…

Легкий, невесомый, фееричный живой мир. Моя возлюбленная Голубая Жемчужина, Аэруссэ. Это слово – из языка странников, переменчивого и гибкого, как мы, и такого же эфемерного. Аэруссэ, лазурное мерцание, если произносить мягко и легко. Воздушная, прозрачная, бликующая волна – если резко и быстро. Мерцание в воде – если медленно и нежно.

Сайрэ Аэруссэ – моя солнечная планета. Звали планету и Сиреанонна – голубая морская жемчужина, так звучало ее имя на одном из древних живых языков. Планета для мудрецов, неторопливых бесед, совещаний, танцев и песен.

Там залечивают раны и отдыхают от странствий. Там можно часами бродить по колено в цветах и теплой воде, и когда устанешь – как по мановению волшебной палочки на горизонте возникает белый пляж, усыпанный песком, или укрытый зеленой травой. Солнце там не печет, а над островками почти всегда облачно. По облакам их и находишь. Можно попросить теплый дождь, или даже грозу. Только хорошо попросить – как многие женщины, Сиреанонна немного капризна.

Если тебе требуется пища, там не погибнешь от голода. Если ты хочешь пить, там много ручьев и пресных течений внутри соленой воды. И вода полны силы. Там не утонешь – сразу вынесут на мелководье, еще и успокоят. И подарят жемчуга – визитную карточку планеты.

На Сиреанонне устраивали балы. Иногда – в честь создателей. Вот, на пример, в честь меня. Хотя я приложила совсем мало усилий для творения этого мирка. Всего-то и создала, что пару дверей в Межмирье, да посоветовала, как защищать этот чудесный мир. Но Сиреанонна чтила меня, как и всех творцов, вестников, бродяг. Как всех своих хозяйственных хранителей, что менялись час от часу. Заповедник. Редкий случай райской идиллии в бесконечной веренице миров. Такие тоже должны быть.

Сегодня – ночь серебряного тумана, удивительная ночь, когда чувствуешь себя юной и беззащитной, и нет сомнений и смуты в усталой душе. Сегодня ночь танца. И могла ли я, живущая танцем, пропустить эту ночь? Эту долгую ночь в объятьях волшебной планеты Сиреанонны.

Сегодня у меня встреча. Вот только с кем? Кто ищет меня уже столько миров подряд? Кто идет по моему следу, призывая меня тысячами моих имен? Кого я не помню в бездне миров моих странствий?

Нет, не Ксаа Хутто, его попутные ветра не совпадут с моими на этот раз. Я улыбнулась мыслям, Айлитира я любила, хотя порой он утомлял меня. Отраженные в пространствах, мы чуяли друг друга за много миров. Не искал меня братишка, считающий, что спас от пустоты, и с тех пор желающий защищать меня от всех. И от себя самой.

Я сжала бокал в ладони, хрупкие осколки с нежным звоном разлетелись по полу. Исчезли, вспыхнув синими огоньками. А потом я скользнула незримой тенью к колоннам, закрыла глаза, сделала шаг. Вокруг уже собирались гости. Но я оказалась на террасе. Мне открылся волшебный вид сумеречного заката Аэруссе. Океан лежал передо мной.

Аэруссе - планета воды. Неглубокие теплые моря покрывают ее просторы. Отмели – бредешь, и нет им конца и края. Когда по щиколотку, когда по колено. Изредка – миля за милей до пояса. Глубокие моря– в прохладных северных и южных водах. Есть и озера без берега, где прямо среди отмели - пресная глубина. Белый песок плоских, как стол, островов манил полежать на нем. Хрупкие веточки кораллов уплотнялись и размывались, создавая привлекательные подковки отмелей и пляжей…

За моей спиной высился Дворец. Белоснежные балюстрады, невесомые хрупкие колонны, белые спирали лестниц. Я погладила теплое дерево перил. Дворец был деревом. Он рос из земли, хрупкий и изящный – корнями уходя в скалистую основу Острова…

Тут все – дерево. Один единый настоящий остров Сиреанонны, который можно назвать материком – но не больше сотни миль в длину и ширину. И на нем растет Прародитель, гигантский даже по меркам дерев-великанов планеты. Его крона простирается на добрую милю в высоту. Его ствол поддерживают стволы-контрфорсы деревьев. Весь густой лес острова – это плоть от плоти Древа-Отца.

Древо-Отец так стар, что кора его походит на камень, и не всегда разберешь – древесина ли это, или все же мрамор. А жители Сиреанонны научились растить древа удивительных форм.

Гордость планеты и ее творцов – воздушные замки. Понятное дело, они растут на деревьях, кто ж будет строить воздушные замки на песке? Никто не станет добывать камень и мрамор, металл и древесину из плоти планеты. Симбиоз древа и камня позволяет творить удивительные вещи. Достаточно, чтоб гайа Аэруссэ согласилась, и было согласно древо. Никогда не знаешь, каким результат получится. Лелеешь мечту, представляешь эти колонны и аттики, портики и балюстрады – а, оказывается, древо хочет что-то иное. Вот и убеждай его, что красивее так, как хочешь ты.

Дворцы хрупкие и живые – как ветви самого дерева. Похожи на мрамор и гранит, в них застывают маленькие кусочки кристалла, блестят на солнце. А на ощупь – теплое дерево. Каждое древо создает что-то свое, уютные гнезда-хижины, притаившиеся в сплетении ветвей, помпезные гигантские дворцы королевской стати. Впрочем, они все удобны – для гостей, что приходят с миром. А других на Аэруссэ нет.

Я направилась в сад, растущий на террасе дворца. Тут были растения и цветы, звери и птицы из других миров – дары Сиреанонне. Все, что не враждебно ей и не противоречит ее законам, выживает тут. В садах живут звери, которым давно уже нет места в других мирах. Хрупкие и пушистые существа, похожие одновременно на белок и кошек. Их истребляли ради меха, и сюда их привели, чтоб не сгинули. Еще одни забавные, хитрые, полосатые и ушастые звери, напоминающие енотов. Они общительные и любят передразнивать гостей смешными звуками из кустов – поди разбери, зовут тебя или вредные звери развлекаются. Есть и шустрые золотистые летучие звери с длинными подвижными мордочками, они любопытны и часто выполняют роли почтальонов или слуг для гостей – сугубо для их же развлечения, и если попросить, угостив вкусным.

Этот живой мир хранился силами, заинтересованными в существовании таких уголков во вселенной. В его дворцах решались важные дела и обсуждались насущные для миров проблемы. Проходили в Дворцах Мира совещания, дискуссии межмирового общения, спортивные игрища, театральные представления. И балы. Всему было место в этом странном звенящем сонном мире… Не было места только врагам. Попадая сюда, ты добровольно отдаешь свою силу во власть гайи планеты, и она не обидит тебя ничем, если ты не будешь вмешиваться в естественный ход событий.

А сегодня был праздник серебряного тумана, волшебная ночь. Справа от меня, там, где высокие белые скалы обрывались в море, река, одна из трех рек Острова, роняла водопад. Над ним закатное серебристое солнце нарисовало радугу. Кругом, у террасы, и дальше, рассыпались голубовато-белые валуны, пронизанные лазурными прожилками. Я спустилась и направилась к реке. Мне отчаянно хотелось побыть в одиночестве, хотя одиночество на Сиреанонне – приятная иллюзия.

Что ж, я шла тешить себя иллюзией. Скоро начнется бал, и меня увлекут в танце странные и безымянные существа, принявшие сегодня удобную для танца форму, крылатые и бескрылые, старые и юные. Меня не спросят, кто я и откуда. А если спросят – я смогу не отвечать. Ведь сегодня ночь серебряного тумана…

Над рекой перекинут хрупкий мостик, ажурный каркас тянется из корня Древа. А невесомые дома-беседки, рассыпанные по Острову, растут прямиком из корней. Я подошла к обрыву, и долго созерцала заходящее солнце. Время замерло, и до тех пор, пока я не сделала шаг вперед, оно не позволяло солнцу опуститься.

Ветер подхватил меня и опустил на берег. Прибой темно-серебряной волной накатывал, отблескивая драгоценными прибрежными камнями. Тут одиночество было куда ощутимее. За спиной высилась белая скала, соленый аромат моря звал в бесконечность, и лишь отдаленные крики неведомых морских крылатых существ доносили до меня печаль. Мне было грустно, и Аэруссэ отвечала мне ласковой грустью.

Но миг спустя из воды выглянуло любопытное смешливое лицо, мигнуло мне и исчезло. Я не могла не улыбнуться, и радуга водопада за моей спиной сверкнула ярче. Аэруссэ не позволит своим гостям грустить.

Под водой, в глубоких морях и озерах живут дельфины. Гибкие серебристые существа, большеглазые, веселые, певучие. Разумные, с ними есть о чем помолчать. Они любят слушать, если ты хочешь поделиться с ними своими мыслями и памятью. Когда я гостила тут прошлый раз, я отправилась в их подводные города. Они показывали мне дворцы, выращенные из кораллов. Они любят гостей, долгие беседы с ними. Не замечая времени, ты сидишь на отмели на краю морской бездны, а вокруг снуют серебристее молнии. Удивительная беседа - словами, яркими образами, музыкой, журчащей отовсюду…

Музыка переплетается с душой, глазами, чувствами, ты сливаешься с удивительным миром Сиреанонны. Потом порою трудно вспомнить, о чем была беседа, но всегда чувствуешь, что узнал что-то важное, нужное, которое обязательно пригодится. Иногда эту песню уносишь с собой ясным светом.

А еще тут есть бродячие острова, они плавают по поверхностям глубоких морей и озер, медленно ползают по отмелям, перебирая корнями. Симбиоз кораллов и растений. Растения получают опору, а кораллы – новые территории для освоения. Бредешь по такому острову по колено в цветах, белых, лазурных, желтых, похожих на лилии, кувшинки, или ни на что не похожих.

И как я могу не рассказать о летучих деревьях? Гигантские летучие колоссы. Их не более сотни на всю Аэруссэ. Дело в том, что сердцем планеты – разноцветный кристалл, в котором и обитает дух Аэруссэ. Он – сильнейший источник жизненной силы. Даже малая его часть может питать многих. Когда на дереве развивается плод, оно медленно движется к источнику жизни, к месту, где кристалл ближе всего подходит к поверхности планеты.

И роняет семечко. Всего одно. В живительных водах оно напитывается силой, и тонкие корешки приникают сквозь дно, касаясь кристалла. Тогда происходит главное чудо Аэруссэ. Кристалл отделяет часть себя, и позволяет корням юного древа обнять камень, оплести его – и окончательно оторвать от поверхности планеты. Силой кристалла древо взлетает, начиная многовековой дрейф по энергетическим воздушным течениям планеты.

Растет и набирает сил оно уже в воздухе, изредка опуская корни в воду – пьет. Только пока молодое – взрослое дерево собирает влагу листьями и корой из воздуха и от дождей. А корни служат нервами, соединяющими древо и кристалл, кристалл и сердце планеты. Питают древо силой материнского кристалла через нити энергетических связей, пуповину, неразрывную и вечную.

Древа - это нервы, легкие и осязание планеты. Так же, как дельфины – ее глаза и голос, и память, так же, как цветы – ее тяга к прекрасному. Всему есть свое место. А сегодня ночь серебряного тумана, когда юные деревья отрываются от плоти матери Аэруссэ и отправляются в долгое странствие.

Сегодня ночь гостей – странников. Мне захотелось вернуться во Дворец, и я огляделась в поисках лестницы. Она обнаружилась в полумиле отсюда. Хрупкая, витая, она стекала от обрыва к морю. Я могла бы подняться вверх так же, как спустилась, но мне хотелось вновь почувствовать вес тела и понять каждый шаг, которым я касалась Аэруссэ.

Тоска по корням. Тут она была особенно сильной. Но кто заставит меня удержаться тут дольше завтрашнего утра? Ночь будет долгой, очень долгой, столь долгой, что покажется мне длиннее иного странствия. Я шла танцевать.

Гости гуляли по террасе. Дамы в легких платьях, с золотыми глазами и серебряными волосами, под руку с кавалерами, статными и картинно-красивыми. Они равнодушно улыбались друг другу и мне, и исчезали в сумраке вечера.

Одинокие бродяги, незнакомые мне. Некоторые из них предпочли оставаться в дорожном одеянии. Внимательно глядели в глаза, не стремясь знакомиться. Будет танец – будет общение.

Старые творцы разнообразных миров привлекали к себе внимание меньше всего, скромно беседуя у балюстрады. Но от них веяло такой силой и могуществом, что к ним никто не решался подойти. Будет танец – подойдут.

Юные дриады Сиреанонны, дочери старейшего из Древ, сбившись пестрой стайкой, стреляли глазами в сторону компании смуглых бесов, те отвечали взаимностью.

Крылатый беловолосый вестник с мечом за спиной прохаживался взад-вперед. Меч он носил не потому, что собирался воевать тут, в мире мира, но потому что он был вестником своей силы, и не мог без меча.

Странные полуматериальные тени реяли под далекими сводами, мерцая синим туманом. Иногда они сплетались в тонкие спирали, и в них можно было различить несомые лица с огромными печальными глазами. Меж колонн сновали непонятные создания, многорукие, многоногие – они что, тоже танцевать будут?

Разные. Смуглые. Белокожие. Высокие. Низкие. Крылатые. Рогатые. Творцы. Бродяги без роду-племени. Демоны. Вестники. Хранители знаний. Вершители судеб. Ткачи. Драконы. Духи.

Боги. Люди. В общем, свои.

- Сайрэ! – окликнули меня. Светлая, то бишь. Нормальное обращение для белокрылых вестников, оно меня позабавило. Кто меня зовет?

- Сайре Веана! – назвали одно из моих имен, тут меня знали так. Я оглянулась. Меня нагонял невысокий, на полторы головы ниже меня, коренастый Хранитель. Вовсе не вестник. Мерцающие миндалевидные глаза глубокого розового оттенка на смуглой коже выглядели удивительно, и двигался он от тени к тени, рывками. В такт его шагам тихо звучала музыка. Именно в такой последовательности – шаг-нота. Я заворожено следила за движениями, творящими музыку…

- Сайре Веана, вам – подарок, - он протянул мне сгусток тьмы.

- Кто? – я приняла теплое мерцающее облако. Оно оплывало в руках и струилось по ладоням, не растворяясь в воздухе.

- Вестник. Чернокрылый. Не представился. Сказал передать Иллэнэ, известной под именем Веана, - Хозяин вежливо склонил голову и удалился.

Вестник. Чернокрылый. Знающий одно из моих Имен. Веана – красивое сочетание звуков, в некоторых мирах означающее всего лишь Искра, или Луч.

Мое имя Иллэнэ. Одно из. Не так много существ и сил в мирах да межмирьях знают его. А уж ангелам и подавно не пристало знать такое. Им не до того. Безумные, одержимые своими Силами, вестники, крылатые курьеры и воины, они редко обращают внимание на что-то, что вне их Силы.

Мы тоже по-своему – Вестники. И все же ангелы были совсем иные, дети своих богов, они казались мне смешными и бессмысленными. Но я отвлеклась. Хозяин передал мне дар от некоего Вестника. Да еще Чернокрылого. Хм. Может, он из хаотов? Увижу – пойму. А не пойму – тем забавнее. Давно у меня не было воздыхателей. Давно я не думала о том, как я одинока.

Но сегодня необычная ночь, когда вечные, бесконечные, вневременные и одинокие думают о своем одиночестве, о своем предназначении и горькой свободе. Тьма в моих руках растаяла, оставив в ладони хрупкий цветок. Розу, выточенную из черного кристалла. Я чуть не выронила ее, узнав материал. Не стоит. Хотя я понимала, что удар об землю не расколет это страшное чудо… Но…

Но если пустоту можно сплавить в черный плотный камень, то превратить камень во что-то иное - нереально. Я не ведала способа творить такое из пустоты. Да, пропустить ее через себя, исторгнув связанной структурой можно, хотя тяжело. Не имеющая веса, но плотная и сверхтвердая, тверже алмаза, такая пустота была бесполезна. Говорят, есть мир-свалка черных кристаллов. Потому что еще делать с концентрированной пустотой? Она сама по себе опасна. Если найти способ раскрыть такой кристалл, реализовать его… то…

Я знаю, что такое пустота. Прислушалась к себе. Я не сумела бы выплюнуть замкнутую в сердце тварь. Кроме того, я ее любила. Ее нельзя не любить. Как можно не любить себя? Что бы там Айлитир не думал.

А я задумчиво глядела на пустоту в руке, обретшую форму цветка. Такое чувство, что над ладонью парила дыра в форме розы. Красиво и жутко. Но меж ладонями и входом в пустоту был непроницаемый слой чужой незыблемой воли…

Возможно, только некоторые древние бессмертные хаоты на такое и способны. Я не знала, что делать с подарком. Оставить его тут? Выбросить в бездну? Я подумала и вплела черную дыру себе в волосы. Плотно обвязала твердый, алмазно-прочный, но совершенно неощутимый стебель прядью волос. Сиди там, а дальше решим, что с тобой делать. Хорошо, что творец постарался, не сделав края хагранда острыми. Они плавно втекали друг в друга, не создавая бритвенно-опасных лезвий.

Та моя часть, что узнала знакомое, почуяла неощутимое, коснулась несуществующего - протянула тонкий волосок небытия от моей души к розе. Но я легким усилием воли загнала ее обратно. Не сейчас.

Едва слышная музыка, сопровождающая Хозяев, стала громче, шепот прошел по гигантскому залу, сокрывшему не одну сотню гостей. Бал начался. Аэруссэ радовалась ночи серебряного тумана. Он уже сгущался под восходом огромной бледной луны, жемчужины Руас…

Клубы невесомого дымного полотна свивались по глади тихого моря. Дельфины притихли, прислушиваясь к живому току энергии матери Аэруссэ. Далеко на севере, и на юге, и на востоке, и в других водах планеты деревья расправляли ветки-крылья, собираясь напитаться силой и поднять в воздух гигантские невесомые тела…

Мир слушал. И музыка, стихшая на миг, заиграла снова. Не было музыкантов, и не было инструментов. В ночь серебряного тумана поёт сама Аэруссэ, и поют души гостей и Хозяев. Я молчала и слушала.

Сегодня не быть моей музыке. Сегодня не быть пляске пламени и серебра, стальных струн и огненных лезвий. Сегодня странница будет танцевать под чужую музыку.

Чужую? Тут не было чужих. Но мне не хотелось вплетать свою ноту, полную тоски, боли, потерь, ветров, сумерек и полночей, холода и огня, звезд и пустоты. Все это там, за горизонтом, где меня ждут серые дороги межмирья, где века и тысячелетия спрессованы в один миг безвременья. Там я буду танцевать на радость духам дорог, призракам бродяг, на радость ветрам и огню.

А тут я просто буду…

Музыка звала. Это была чистая, живая, ароматная серебристая музыка Аэруссэ. Она пахла бризом, цветами и дождем, расцветала светлыми красками жизни. И в ней хотелось остаться, раствориться, соединиться с ней…

Тихий голос пел,

- Хочу стать музыкой, самой-самой высокой нотой, в облачном кружеве кружиться крылато. Наслаждаться падением, упиваться полетом. Устремляться и снова куда-то, куда-то, куда-то лететь. Хочу стать песней, хочу петь о том, как это прекрасно – быть песней. Падать перьями с самого белого облака прямо в руки звезды, звучать как колокол, колокол, как струи воды. Переливаться, метаться, струиться, смеяться. Хочу быть музыкой, чтобы полночью ранней-ранней взмыть беззвучно и нарастать, и разливаться на безлунных иссиня-черных - черных гранях, танцевать и играться. Как котенок лапкой трогать горячие зори, и потом нырнуть в уши людей как в самое тихое море. Хочу быть музыкой, чтобы родиться на закате, и с первым лучом солнца растянуться по линии горизонта напевом флейты и тихо-тихо угаснуть в сухих ветках…

Я не заметила, как уже кружилась в хороводе с невесомыми дриадами, обитающими в ветвях Древа. Они влекли меня с собой, и вот я танцевала на цветочной ночной поляне, босыми ногами едва касаясь сияющих белых цветов.

Потом они утратили меня, а другой хоровод подхватил. Ликующие бесы, и духи огня, подводных вулканов и острых скал, холодные и раскаленные, держали меня под руки, хохоча, когда я едва успевала плясать под их музыку. Они не знали, что было бы с ними, если бы они стали плясать под мою музыку.

А затем Хозяин, тот, что передал мне цветок пустоты, пригласил меня на танец, и вел меня в смутном холодном танго мрамора и гранита, похожем на его каменную душу. Мне было хорошо – чувствовать себя в надежных руках древнего существа, зная, что миг – и он меня отпустит…

Отпустил. Меня тут же подхватил высокий стройный эльф из детей гайи Аэруссэ… Прекрасные глаза схлестнулись с моим взглядом и угасли. Не про тебя любовь моя, напрасно ты перепутал меня с демоницей пламени. Не проси прощения, ты чудесно танцуешь, юноша.

Обиделся на юношу… Я знаю, что тебе три тысячи лет. Знаешь, дитя, когда я помогала строить этот мир, твои дедушка и бабушка малыми ребятами просились хранить его. Конечно, прощаю. Никакая я не госпожа. Просто я немного пьяна, а ты очень мил, да, спасибо за танец… Ты хорошо ведешь свою музыку, но пусть она будет не такой сладкой. Демоницы пламени, если тебе уж так хочется приключений, любят музыку тяжелее и острее… Дитя.

Я не уставала. Танец был моей стихией. И я не могла позволить ему захватить меня. Не могла. А так хотелось. Мне хотелось устать от танца. Наконец, за вневременье странствий хотелось устать и отдохнуть. Со мной танцевали. Со мной. Я – ни с кем.

Пожалуй, запомнился мне более всего танец с духом Древа-Отца, который знал толк в танце, в страсти и в женщинах. Мне хотелось почувствовать себя женщиной. Я устала от безликости межмирья, где ветра не знают различий, и где нет разницы, кто ты и какой ты.

Я знаю, в чем ценность – быть женщиной. Такой, какую мне подарила великодушная Аэруссэ, которая сама была женщиной. Мне дали не только прекрасный облик, мне дали слабости и силы женственности. Страстность. Желание. Боль. Возможность властвовать, принадлежа… Мне вспомнились безумные турниры мириадов миров за прекрасных дам. Вспомнились королевы и принцессы, капризным движением руки отправляющие армии на гибель во имя прекрасной себя. Вспомнилось, как часто женщина оказывалась разменной монетой. Товаром. Впрочем, еще чаще – уверенным в себе драгоценным товаром. Оружием.

Я думала обо всем этом, кружась с Отцом-Древом, принявшим облик прекрасный и мужественный. Он был строен, русоволос и молод, а в глазах его - понимание и радость встречи, и сочувствие. Глаза – Отца, а не юноши… Он подарил мне белый цветок, выросший прямо на его ладони и в моих руках ставший вспышкой света. Красиво. Прости, Отец-Древо, я не юная дриада, меня не купишь красивой улыбкой и цветами.

Цветами? Но я тут же снова забыла о Чернокрылом, и о розе пустоты в волосах.

- Ты тревожишься, Росток? – ласково спросил Отец-Древо, качая меня в объятьях. Время остановилось – он хотел поговорить со мной, и вот мы кружились уже много часов, хотя для остальных не прошло и минуты.

- Нет, Отец, знаешь, просто… Ты чудесно танцуешь, Мудрый, - растерянно улыбнулась ему я.

- Росток, - он погладил меня по волосам, миновав розу, - я помню тебя, когда сам был юным ростком, ты была столь же чужой и свободной, как сейчас… Не хочешь укорениться?

Я рассмеялась.

- Отец-Древо, твои дети порхают над океанами, как бабочки, и их корни редко касаются плоти матери Аэруссэ. Чего уж мне, бродяге без роду племени, листу, подхваченному ветром, говорить?

- Юная да глупая, - он усмехнулся. И ему я не сказала – юноша. Потому что он имел право назвать меня так. Мы жили в разных способах понимания времени. И он, да, он был старше меня. Дух от духа миров, Отец-Древо знал, что говорит, когда сказал,

- Ты жалеешь оставлять семена в мирах, через которые проходишь, Иллэнэ… Ты оставляешь везде свои корни, и они прорастают, тоскуя и умирая… И ты теряешь себя везде и находишь нигде. Миров много. Тебя много. Твой единый плод почти сгнил, но и в нем были здоровые ростки.

- О чем ты? – плодами тут звали, естественно, детей. Но…

- Но ты знаешь, о чем я, милая, – улыбнулся он, и на миг я увидела древнего морщинистого старца. Облик спал, как шелуха, и меня снова обнимал юный с древними глазами. Наверное, я знала. Да, было что-то, было когда-то давно. Но когда я беспокоилась о прошлом? Его слишком много и оно такое разное… Плод? Сын? Тревожно, но не нужно сейчас. Нет.

- Не бойся корней. Не бойся прорастать в мирах… Твои ветки легки, и ты подобна моим детям. Прорастая, ты уносишься прочь вслед за ветром. Делает ли это тебя счастливее, дитя? - как давно ко мне так не обращались. Дитя. Но я знала, о чем он.

- Да, отец. Счастье - странная штука. Меня делает счастливее чужое ожидание. Меня делают счастливее оборванные корни. Я счастлива в холодном потоке звездного ветра, пронизывающего миры…

- Да, - он понимающе кивнул, и глаза его смеялись, – тогда я понимаю, почему ты вечно убегаешь от него…

- От кого? От Айлитира, что ли?

- Странника Синей Звезды? – Он рассмеялся, а я удивилась. Хотя странно, если бы Ксаа Хутто не бывал тут, - Нет, твой блик давно к нам не заглядывал, а как заглянет, за тобой не побежит. Вы и так обречены друг на друга, блики одного пути…

Он много знает, древний Хранитель, и хорошо, что умеет молчать.

- Нет… За тобой идет тень твоей любви, тень твоих ветвей и листьев, Росток. Тень мечтает, чтоб ты цвела только для нее. А ты и цветешь – только для нее. Для остальных – ты сухой лист, мечущийся ветрами, для других ты – пустое семя, заполняющее собой каверны. Для других ты просто искра, мелькнувшая на горизонте – красиво, но ненужно, пусто, чуждо.

- Зачем ты причиняешь мне боль, Отец?

- Затем, чтоб ты знала, как больно им всем…

- Мне все равно.

- Я знаю. Но хочу, чтоб и ты знала.

- Отпусти меня. Я начинаю петь свою музыку. А она слишком…

- Я знаю, Росток. Иди. Не надо петь. Молчи. И танцуй с ними, юными и ветреными…

- Благодарю за танец, саро, - с уважением сказала я, памятуя, что он и есть - великий, хранитель, первый.

- Благодарю за танец, сайре… - первым лучом солнца назвал, и ушел прочь.

Настроение почти испортилось. На миг я оказалась в тишине. Аэруссэ отвечает пожеланиям гостей. Пустой зал, туман по стенам и гулкое эхо, мечущееся меж колонн, угасло, наткнувшись на мой взгляд.

Я вскинула руки и ударила ногой в первом па своего танца. В полной тишине. Затем хлестко, по воздуху крыльями, и голову вверх. Затем три шага вперед, выкидывая поочередно руку с каждым шагом.

Я танцевала свой танец. В тишине. Мне надо было сбросить чувства, что навязал мне Отец-Древо. Зачем? Почему им всем надо меня, и надо меня видеть на одном месте? Тут. Сейчас. Ведь он тоже хотел укоренить меня тут? Но нужна ли ему я, огонь и ветер, жар и холод, движение и страсть – в прохладном вечно-юном весеннем мире Аэруссэ? Не приревновала бы сама Аэруссэ своего величайшего Хранителя? Ко мне, к залетной птице-ветру, страннице Иллэнэ? Не увидела ли я в глазах его – желание обладать?

Или хотела того? Хотела видеть?

Я танцевала, но в танце не было жизни. Мне не хватало музыки. Зал снова наполнился тенями и гостями. Я вернулась.

Но…

Но ударил гонг, будто медь нарвалась на медь. Горячий гулкий звон разнесся по залу, торжествующей нотой сметая вновь проявившихся гостей к краю. Они замерли у колонн, а я замерла посреди зала в застывшем па, с руками над головой, с высоко поднятым подбородком, захлебнувшись своим же танцем.

Музыка продолжилась тонким хрупким звуком, и застыла. За ней пришла барабанная дробь, от которой хотелось загореться пламенем и взлететь. И я почти взлетела. Тело само рвануло – в такт. И я ничего не смогла поделать…

Ликующая музыка торжества жизни и смерти ворвалась в зал, и все внимали. Я одна танцевала. Я не могла не танцевать под свою музыку. Тягучая нота пустоты прорезала пространство, и гости закрыли глаза, не выдержав напора красоты и силы этой ноты. Звучала виолончель...

Тонкие удары хаоса сорвались и понеслись черными конями по залу, подхватив меня и заставив кружиться. Звучал рояль…

Безупречная тоска вечного одиночества смела остальные ноты, чуть не разорвав меня своей болью. Я взорвалась вихрем движений, ввинчиваясь во тьму алой лентой. Звучала скрипка. Звучали золотые трубы пространства, вихрились звонкой и протяжной песней, свивали музыку в спираль и выворачивали наизнанку…

Танец. Живой, свободный, страшный, разрушительный, творящий. Хаос путей разворачивающейся вселенной.

Я танцевала.

И когда мелодия успокоилась, снизив накал, я закружилась по залу в обнимку с туманом и тенями. А потом меня подхватила фигура, сотканная из теней и тумана. Миг, и я уже не одна в своем танце.

Мне подарили танец. И это был мой танец. Он танцуется в молниях и ветрах, в огне и умирающей вселенной. Тот, что был началом и будет концом для каждого моего странствия…

Кто? Я не видела, с кем я танцую. Чернокрылый? Кто ты? Кто ты? Кто ты? Вестник. Ангел. Крылатый. Чернокрылый вестник тьмы? Или хаоса?

«Не о том думаешь, дитя», - голос Отца-Древа коснулся сознания. Я вернулась, и танец владел уже лишь моим телом, но не душой. Я помнила тот миг всепронзающего счастья, когда душа, тело и танец слились воедино, и хотелось, чтоб время исчезло…

Мы кружились по залу, и я смотрела на того, кто дерзнул подчинить меня себе музыкой. Да еще моей музыкой. Это значило лишь одно. Моя воля тут не нарушалась. Хочется просто быть…

Да я и так - женщина. Хоть ветер, хоть пламя, хоть пустота. А он совсем не юн –не облек себя в тело красивого юноши. У него злое лицо с резкими чертами, и темная борода облегает щеки. Словно полоса тьмы. Короткостриженная копна черных волос, едва волнистых. Светлая, чуть огрубевшая кожа. Шрам на щеке.

Куда ты смотришь, женщина. Гляди в глаза. В глазах - темно. За зрачками - хаос, гудит пламя. Но я не увидела там того, что должна была увидеть. Вестник. Черные бесплотные крылья, бахрома мягких сгустков тьмы – перья. Темные бархатные одеяния – червонное и черное. Золотые перстни.

Я знаю тебя? Ты танцуешь молча, но в твоем танце – знание о тебе. Мы кружимся по залу. Я в воле твоей музыки. Моя завершилась, и теперь ты несешь меня по спирали к небу, по черному безвременью. Хлесткими шагами по краю вечности, так, что волосы мои не успевают за танцем и бьют по спине, а твои странные тягучие крылья – будто обрамление нашему миру.

Кто ты?

Молчишь. Но под нами разворачиваются бездны. И по тонкой ниточке, едва видной, чуть блестящей, мы скользим зигзагами в пустоте, где вспыхивают звезды.

Кто ты?

Ты знаешь, что такое – мой танец, ты понял его до краю, ты понял мое безумие. И оно нужно тебе. Но я не всегда такая. Я не всегда ныряю в хаос танца, в ярость творения новых путей и пространств, почему ты не думаешь о таком, почему ты никогда не думаешь, что любить блик солнца в потоке водопада бессмысленно…

Почему? Я помню тебя. Память сложилась кусочками мозаики, вернулась, вытянулась кошкой в душе и зовет, зовет, царапая лапами. Я помню. Но ты был другим.

- Я знаю, Иллэнэ… я был другим, - ты отвечаешь, и я не вижу за твоими глазами того, кого я знала. Того, кого любила я.

- Все меняется, Иллэнэ… все меняется, - и мы танцевали, а я помнила его другим.

Я помнила его другим. Он и выглядел иначе. Старше. Строже. Опаснее. Внезапно я рассмеялась. Внезапно наваждение спало. Аэруссэ всегда дает то, что хотят ее гости. Сначала она помогла ему обрести свое желание, потом – я растворилась в музыке, получив то, что хотела. Но у Аэруссэ были и другие гости, и мы с чернокрылым снова были предоставлены сами себе.

Наваждение ушло. Мы стояли посреди зала, обнявшись, и тишина была нам ответом. А после тени гостей скользили вокруг, звучала спокойная музыка. Мир отдыхал после нашего краткого безумия. И мы с ним.

Пришло время разговора. О, как я его не хотела. Но я уже владела ситуацией. На миг звезды и пути сошлись так, что я потеряла голову. Но какая женщина не жаждет иногда терять голову?

Вегурдарни. Он был драконом. Драконы живут лишь раз, и я помнила его живым, и неизменным. Я теряла его всякий раз, как уходила прочь, и мне ли сожалеть о смерти тех, кого я люблю? Все мы когда-нибудь встретимся, а утраты? Наша жизнь полна утрат. Возможно, это жестоко, особенно для тех, кто живет от мига к мигу, зная боль утрат. Но мне это было не дано. Мое время от мира к миру – менялось, менялась я, теряя себя сотни и тысячи раз…

Что оставалось? Танец, ветер и пламя… Путь, и душа, идущая тем путем. И время от времени на пути являлся он, странный дракон, многоликий и многажды существующий, как и все во Всемирьи.

Всякий раз было иначе. Всякий раз было горько и радостно. Но всегда – всегда! Он был драконом. А сейчас? А сейчас не наше время, не тут, не в этом мире покоя и размышлений, танцев, теней и серебристого тумана. Тут бы спать и видеть сны, а не любить и терять.

Могу ли я любить, не теряя?

Если бы ты пошел тогда со мной, Вегу? Возможно, я бы забыла о тебе на следующем повороте. Ты стал бы одним из многих безликих ветреных бродяг всемирья, ценящих краткую дружбу куда больше долгой сладкой зависимости. Тогда мы могли бы любить друг друга так, как любят странники.

Как я люблю тебя.

Но ты всегда хотел лишь обладать. Владеть. Удерживать. Иногда это делало меня счастливой. Как сегодня, в дареном тобой танце. Но так не будет – вечно. А ты слишком привязан к своей вечности.

- Подари мне одну жизнь, Иллэнэ, - вдруг попросил он. В его темных фиолетовых глазах стыла старая боль и любовь, что сродни ненависти.

Жизнь? Жизнь странника – это всего лишь блик на грани мира, куда он приходит. И эта жизнь коротка. Я могу родиться в мире – для тебя. И потом, когда моя жизнь закончится, я снова уйду. Пути возьмут меня. Я – дитя, тропа и двери межмирья. Я туман и сила межмирья. Мне не место в мире, разве путь так пожелает. И когда я умру, и моя душа вернется на пути, твоя утрата будет горше, потому что ты - бессмертен. И тебе снова придется искать меня мир за миром, если ты не остынешь к тому времени.

Драконы не остывают. Они плоть от пламени духа всемирья. Но ведь ты не дракон!

- Я дам тебе долгую, очень долгую жизнь.

- В одном мире?

- Если захочешь, мы будем блуждать.

- Я не люблю блуждать…

- А что ты любишь?

- Странствовать…

- Есть разница?

- Есть…

Смешной. Ты всегда такой смешной. Ну вот, я уже начинаю возвращаться к себе, в невесомый ветер. Момент был - и погас…

- Ты дракон…

Ты можешь подарить мне бессмертие – и сделать меня несчастной. Пленницей своей жизни. Жизни в одном теле, с одной памятью. И однажды мне это надоест, я найду способ уйти, и уйду. Я всегда ухожу.

- Я не дракон.

Я остановилась. Да, я вижу это, но как? Он повлек меня в танец. Быстрый, резкий, как его боль.

- Миры меняются. Однажды я уже умер. Мое бессмертие, судьба дракона завершилась, - он улыбнулся мне, но в глазах его стыла тоска.

Ничего не умирает навсегда. Там, на грани между ничто и вечностью, в Горниле душ, он сохранил память и личность. Остался собой – и стал другим, вестником. Крылатым, проводником силы Горнила, силы хаоса.

- И ты никогда уже… - мне было больно, слишком больно. Но не услышит ли он в моих словах разочарование, крылатый темный ангел хаоса? И почему, почему меня это волнует? В мирах нет слова «никогда», слишком много тут этих всех «когда». Но тут и сейчас – ты потерявший себя, бывший дракон.

Драконы не умирают. Они уходят в Горнило и возвращаются драконами. И если дракон решит навсегда потерять всего себя, разве нет для него способов раздробиться, растечься по мирозданию, войти в силы, частью которых он есть? Тысячи иных способов – отдохнуть. Переродиться. Сменить тело. Стихию. Да ведь драконы – одни из самых совершенных созданий Всемирья! Им дано то, что другим вечным и великим даже и не снилось. У них своя свобода.

Но вот так… Уйти. Умереть. И переродиться – всего лишь ангелом. И для чего?

- Для того, чтобы сегодня танцевать с тобой.

Нет, ну неужели у столь великого существа нет иных проблем, чем любить ветер и пламя? Это льстило. Как льстит любая власть и сила. Над ним. И его – надо мной.

Хозяин, видя, что мы замерли на краю зала, молча беседуя глаза в глаза, шустро поднес нам два бокала янтарного вина. Я машинально выпила, не почувствовав вкуса, а Вегу замер, задумчиво глядя на пузырьки в бокале.

Что делать? Что выбрать?

Мне предлагали не много и не мало – бессмертие и жизнь, мне, вечно идущей по грани небытия и смерти. Отдать легкость и прозрачность – страсти и плотности? Его любви? Прожить часть его собственной вечности во плоти, вкусить все радости, все горести одной личности в едином теле? Покориться его воле. Перестать быть собой. Добровольно…

Но я не смогу быть с ним – вечно. А он, живущий без смерти, не сможет отпустить меня. Прозрением внезапно я увидела наш путь, вероятную жизнь, долгую жизнь, прекрасную жизнь, страшную и вечную жизнь. Дракон, переставший быть драконом, и странница, на вечность сошедшая с тропы своего Пути.

Если я решу, мой Путь изменится по моей воле. И станет таким. Вечность. Всего одна вечность в бесконечном множестве вечностей всех миров. Мало? Много? Там, где нет времени и чисел, судить трудно. Порой я жила временем, порой – шла вперед без него. Я не понимала, что такое – вечность. Не так давно я целую вечность наблюдала закат. Но там, на берегу, не было времени. А вечность – это время…

У нас с ним разное понимание вечности. Я уже видела, прозревала миры, через которые мы с ним пройдем. Это тоже путь. Это тоже странствие. Это тоже… Но…

Айлитир меня бы понял. Но у него все иначе. Мне не хватало его совета сейчас, когда я тосковала в краткой вечности раздумий. Он бы посоветовал - что? Решить, как подскажет Путь? Смешно. Остаться с Вегу, когда нет сил обречь себя на сладкую вечность?

Это разные вещи – когда времени нет, и когда его очень-очень много. Когда ты тасуешь мгновения, как драгоценные камни, и гуляешь между ними, и скачешь с одного на другое. И когда они ровной последовательной вереницей идут… кап, кап, кап…

Нет, Вегу, не обещай мне путешествия и свободу. Это не то. Ты не поймешь разницу. Странникам некуда возвращаться, но всегда есть куда идти. А нам будет куда возвращаться. Разве это плохо? Наверно, да, потому что не будет куда идти…

Быть вместе. Долго. Очень долго. Я ненавижу сомнения.

- Хагранд, - сказал он. Что? О чем ты.

- Хагранд, - сказал он, - Так зовут нашего сына, Иллэнэ.

Я услышала его. А бал продолжался. И тогда я решила еще раз танцевать. Последний. Если он не поймет после этого танца… Всего одна жизнь, я увидела ее. Увидела встречу в мире, где я позабуду себя на время. На вечность, но не навсегда. Ох уж мне эти слова…

Встреча в мире, где я не буду странницей, но буду бликом себя теперешней. Тенью. Отражением. Гранью. Еще одним корнем, проросшим в плодородной почве мира. И мы будем – бродяга без роду-племени и яростный воин, но не дракон. Нет. Это плата, коей он оплатил свое новое бессмертие.

Тяжело. И мы рванулись в танец. Зал расступился, и серебряный туман постелился нам под ноги. Мой танец, но не алый, золотой, черный, не стальной, острый, больной. Мы танцевали мой путь. И он был – долгие шаги над безднами. И он был – прыжки по звездам. И он был – одиночество-вдвоем. Он был – капли лучей чужих солнц. Он был – ветер и пламя по дорогам. Он был – костер на поляне вековечного леса. Он был – белый единорог, коего зовут Вечным Странником, богом бродяг, чья грива хлещет по спине, а под ногами проносятся века. Танец пути был льдинками, белыми кристаллами, вымораживающими сердце от тоски потерь. В нем – створки бесчисленных дверей, моих и чужих. Танец пути был – без начала и конца, моя вечность, где нет времени, а есть мириады маленьких мигов, и я в каждом – разная.

Всепрощающая, ненавидящая, жестокая, любящая, верная, предательница, слабая, всемогущая, страшная, дикая, нежная…

Любящая себя и свой путь превыше всего. И Вегу видел, как я нахожу и теряю. Как влюбляюсь в миры, и обрываю тонкие привязки корней. И снова – ухожу. Всегда. Ухожу. Открывая двери тем, кто имеет шанс уйти - за мной, но не со мной. Я. Двери.

Путь. Порыв ветра. Не человек и не дракон, не бог, не творец. Отсветы на мирах. Орлиный клекот, падающее перо, медленный полет по спирали. Капли дождя. Песня на рассвете. Молнии. Смерть на закате. Рождение в потоке иного мира. Облака и вершины скал. Черные провалы ущелий и волчий вой на лесных тропах. Гибель на лезвии меча, пронзающего сердце. Умирание на руках врага, который был пустотой и сыном. Еще один блик жизни, и снова – дорога по межмирью. Лютня на плече и серый шерстяной плащ. Алые волосы и черные глаза. Белая кожа и хрупкие крылья.

Я увидела его, рожденного сына, и прозрела наше грядущее. Сына, которого я забыла, никогда не зная о нем, и всегда веря в него. Противоречия. Творение пути. И, главное – вечное, вечное, вечное движение в хаосе мгновений. Всегда. Без времени, но – всегда.

И я упала, обессиленная танцем, в который вложила всю – себя. До края. Отдав ему все, что он мог и не мог понять. Если он после этого захочет меня – это все – принять, заковать в тело и в личность, связать бессмертием, чтоб когда-нибудь потерять, потому что это нельзя заковать? То тогда я кивну и сделаю шаг.

Иллэнэ исчезнет. На целую вечность. Много? Мало? Всегда…

Когда-нибудь, в иных временах, иных мирах, странница вновь сделает шаг и уйдет. Но если ты еще не понял, Вегу, то уже никогда не поймешь. Я просто дитя межмирья, призванное вершить волю путей. Скажи, разве можно любить такое?

Он глядел на меня, молча, долго – еще один миг, еще одну опостылевшую вечность. Затем его глаза начали гаснуть. Начал гаснуть огонь и тьма поблекла. Его крылья растворялись в серебряном тумане. Он уходил.

Его право…

Его право?

Уйти? Ангел, растворяющийся в своей силе? В хаосе? Что ж, он выбрал, но почему сердце так сжимается? И в его руке - черная роза, цветок, выточенный из пустоты, оберегаемый силой дракона. Забравший всю силу дракона, всю мощь – ради хрупкой черной красоты.

Зал вокруг поблек, мы были в темноте и тишине, и двери за нами закрылись. Аэруссэ не терпит, Аэруссэ не допустит, и Древо-Отец закрывает двери, и кричит – возвращайся, Иллэнэ. Ну конечно, я не желаю беды Сиреанонне, к чему в ее чертогах раскрывать зев пустоты?

Цветок распускался в руках Вегурдарни, подаренный мне и украденный у меня. Рос. Уйти в пустоту - единственный способ такому, как он, потерять себя полностью, убить все свои личности и даже душу. Те крохи, что останутся на гранях миров, уже не будут моим Вегурдарни.

Не будут, потому что он исчезнет – всегда. Возможно - во всех временах. Мирах. Гранях. Вечностях. Я не знаю, что будет тогда. Но я знаю, что бывает с теми, кто хлебнет пустоты. И чем сильнее ты, тем хуже для тебя же. Слабых она растворит, а Вегу…

- Да – сказала я, вглядываясь в тающую тень, не успевая, не успевая, не успе… – Я согласна идти с тобой, любимый. Вечность. Всегда.

И вырвала из его рук хагранд.

…Троеточие послесловия – это не конец, а просто очередной троеточие. Миры меняются, ничего не исчезает навсегда. Вегу не принял моей жертвы, отпустив свою птицу – впервые за все вечности. Что мы обрели и что потеряли. Кто мы теперь, странники, драконы, люди? Я не знаю, я всегда ухожу. А значит – я всегда возвращаюсь…

Трактиры «У Дороги» славятся загадочным непостоянством. Я открыла дверь – и оказалась на дворе. Над головой стыло низкое холодное небо, а впереди была Дорога. Вот ведь! Я оглянулась. Позади тоже была Дорога. Серебряный - псу под хвост.

Впереди одиноко торчала Дверь. Ну конечно. Куда ж без одиноких Дверей на Дороге для уставшей и продрогшей странницы. Вокруг Двери медленно проявился дом. Это уже интересно.

- Есть кто дома? – постучала я, ответом мне была тишина. Ну и ладно. Если мне не достанется уютная постель, так хоть неуютное приключение. Я открыла Дверь, и сделала шаг.

Так я попала туда, куда меня недвусмысленно пригласили. В комнату, полную старых кресел, картин, ваз. Там были окна, занавешенные шторами. За окнами стыли разные пейзажи. А над другой дверью висел мой портрет. На плечах у меня лежали руки. За спиной был мужской силуэт. Лица его я не могла разглядеть.

На других стенах тоже висели портреты. Я рассмотрела их – девочка и старуха. У меня не было детства – но я могла бы поклясться, что так я могла выглядеть в нем. У меня не будет старости – но я могла бы поклясться, что так я могла бы выглядеть в ней. Пространство навязывало мне свой сюжет и говорило о конечности бытия.

«Это все?» - я мысленно задала вопрос Дому, но Дом молчал. И тогда я ступила за порог второй двери. А когда на мои плечи легли руки, я развернулась, чтоб оттолкнуть шутника. Моя рука привычно сжала посох – но я вспомнила, что посох остался у трактирщика. Непростительная оплошность. Впрочем, позади меня была пустота. Что не мешало незримым рукам лежать на моих плечах.

- Ты кто? – задала я самый умный вопрос.

- Узнаешь, - приятный спокойный голос был мне ответом.

- Как твое имя? Тебе нужна моя помощь? Ты будешь вести меня? Зачем я тут?

Он молчал. Я ощупала плечи – мои руки легли на место незримых чужих, но когда я убрала их, то ощущение вернулось. Я пожала отягощенными плечами, смахнула незримые пылинки с плаща, и пошла вперед. Впереди был темный коридор.

- Хоть нажми на то плечо, куда свернуть надо будет, - проворчала я. Он даже не усмехнулся. Хотя мог сделать это молча. Но миг спустя я свернула вниз. И летела долго – к сожалению, мой плащ не обернулся в крылья. Казалось, эти руки толкали меня вниз. Зато я спланировала на дно каменного мешка, как сухой лист. На его дне был круг из камней, а в нем – выложены слова «Дойди до конца».

Меня пригласили в странную игру, правил которой я не знала. И я ступила в круг, поскольку там не было больше ничего интересного. Мир вокруг поблек, а затем прояснился.

Это был один из безликих, мощенных булыжниками Городов с узкими и нависающими домами, с островерхими крышами, окнами незримых небоскребов вдали. На сломе эпох, миров и времен. Холодно, пар изо рта клубился густыми свитками. Невидимое небо давило очевидным отсутствием.

- И что от меня требуется? - со смутной надеждой спросила я уже руки, почти привыкнув к ним.

- Добрый вечер, - сказала девушка. Появилась будто бы из теней.

- Доброй ночи, - сказала я. Девушка была бледна, высока, одета не по погоде и очень красива. Только холодные оценивающие глаза портили впечатление благожелательности, привычно написанной на холеном точеном лице. В глазах стыл голод. Я знала таких, как она.

- Что это за город?

- Город, - ответила она, улыбнувшись одними губами.

- Как его имя?

- У него нет имени, - она пожала хрупкими плечами, - Просто – Город.

- У всего должно быть имя, - заметила я. Сейчас наверняка будет долгий разговор, а потом у меня начнутся проблемы. Я ошиблась в первом, но, к счастью, не ошиблась во втором. Профессиональное чутье – это главное.

- Вы продрогли, зайдите к нам, согрейтесь, - она кивнула в сторону дома. Я задумалась только на миг. Так – не приглашают согреться. Тот, от кого веет холодом, как из могилы, не может согреть даже добрым словом. Я покачала головой.

- Благодарю вас, но я, пожалуй, пойду.

- Но вы замерзнете! – пожалела она меня.

- Быстрая ходьба согревает, - заметила я и обошла ее стороной, краем глаза заметив, как она зовет кого-то. Если бы при мне был посох, я могла бы лучше за себя постоять. Но двое мужчин, догнавшие меня пару кварталов спустя, получили пару синяков, не более. Я вырывалась молча, яростно и опасно, но даже нож, спрятанный в сапоге, достать не смогла. Удачный удар кованным мыском сапожка по колену одного из них не помешал скрутить меня, как котенка, и затащить в дом, в который я не вошла добровольна.

Девушка шла следом, лицо ее было равнодушно. Мое тоже. Мне нечего было им противопоставить. В комнате находилось несколько людей, и они довольно зашептались, осматривая меня. Я сразу выделила главного, чьи глаза были холодны, как льдистая ночь, а рот презрительно сжат. По крайней мере, он казался более вменяемым, чем шуршащие голодные тени, поймавшие добычу, полную тепла.

Мой взгляд остановился на прекрасном кинжале, лежащем на столе, и большом кубке. Более на столе не было ничего. Но мне и того показалось достаточно.

- Значит, хотите поиграться, - сказала я. Всегда считала, что убивать кого бы то ни было надо быстро и как можно более безболезненно. Играть с пищей рискованно для хищника. Тем не менее, он кивнул.

- Возможно.

Я вздохнула. Руки с плеч не исчезли, но мне показалось, что сжали сильнее.

- Ладно, - и мы помолчали. Он стал, кажется, раздражаться.

- Ты можешь задавать вопросы. У тебя есть два выхода.

- Какие? – удивленно спросила я, понимая, что дергаться нет никакого смысла.

- Спрашивай. Всегда есть два выхода, - ему не нравилось, что я не играю в его игру.

- Особенно если вас съедят, - мрачно продолжила я. Страшно мне не было.

- Не обязательно, - он соизволил улыбнуться, - Ты вполне можешь покинуть эту комнату, только не через те двери, через которые вошла. Задавай вопросы.

О боги дорог! Я устала до невозможности, мне холодно, тоскливо и одиноко, и его очевидные загадки были мне не нужны. Умереть или стать одной из них – не так ли?

- Выходов всегда больше чем два, - сказала я, – Так зачем я тут?

- Ты не догадываешься? – он поднялся, и нож незаметно очутился у моего горла. Я прикрыла потемневшие глаза. Он не заметил моей улыбки.

- Не думаю, что тебе понравится моя кровь, - прошептала я.

- Ты так думаешь?

«Пока вопросы задает он» - подумалось мне, и я подняла левую руку.

- Можешь попробовать, - сейчас лезвие коснется мой руки, он выронит нож – тонкая линия прорежет его собственное запястье. Он попробует сделать это с моим горлом? Что ж… Мне хотелось покинуть это место. Даже такой ценой. Он бы заплатил вместе со мной. Я представила, как темные капли, похожие на клочья темноты, стекают по клинку в чашу, переливаются через край, захлестывают комнату…

Вы хотели получить добычу, полную жаркой крови? Вы получите что-то совсем другое, голодные тени. Он с криком выронил нож. Я со вздохом оглянулась – на миг руки покинули мои плечи, но вот уже снова вернулись на место. Неужели мой незримый друг вмешался? Я успела заметить его силуэт. На долю мига я пожалела, что это место и эти существа просуществует еще, но погибать ради мести не собиралась. В конце концов, тут есть и другие двери.

- Почему ты не сказала? - его глаза пылали неприкрытой ненавистью и голодом.

«Что? Что я не знаю, где я, и куда иду? Я почти никогда не знаю, куда я иду. Иногда не знаю даже кто я…»

- А ты спрашивал? – мстительно заметила я.

- Уходи. Прочь. Быстро, - он отступил, рывком распахнул двери, и указал мне на них. Я подняла нож. Его передернуло.

- Брось, или мы убьем тебя, хотя ты и не для нас… Или все-таки хочешь остаться тут навсегда?

Испугал. Я долю секунды рассматривала нож, выпив его историю и память, а затем отшвырнула пустой клинок на стол.

- Могла и сказать, - продолжал шипеть он, явно видя силуэт за моей спиной.

- Мог бы быть повежливее с гостьей, - улыбнулась я ему, поклонилась и вышла за двери, которые растворились за моей спиной.

«Не очень-то и хотелось»

За дверью было темное помещение, оно пахло пылью и старым театром. И еще там были тени. Они, казалось, разыгрывали спектакль, в котором была лишь тень жизни. Я увидела Принцессу и заносчивого Принца, я увидела Шута и Убийцу, я увидела облики чьей-то истории, мне непонятной и чуждой. В комнате не было дверей – и я обратилась к Принцу.

- Здравствуй.

- Здравствуй, - он отвернулся от замершей Принцессы, ее будто выключили, как и остальных. Его голос - само презрение.

- Что это за место? – может, они лишь отражение прошлого?

- Мы тут живем, - выплюнул он слова, как косточку гнилой вишни.

- Вам нужна помощь?

- Нет, - он дрожал от гнева, словно не мог испытывать другие чувства.

- Скажи тогда, как отсюда выйти. Ты знаешь, где двери?

Он почти уже отвернулся к ожидающей его Принцессе, чей взгляд томно пронзал мрак комнаты без дверей и окон, занавешенной тяжелыми коврами. Но будто бы не мог не ответить, и вынужден был, как мог.

- Не знаю. И ко мне следует обращаться – ваше высочество!

- Ко мне некоторые обращаются «ваше величество», - ответила я ему с улыбкой.

- Ты тут не величество, - он презрительно смерил меня взглядом.

- Ты тоже не слишком на него похож…

- Я тут – как раз высочество! – отвернулся, обиженный, чисто ребенок. А я подошла к другой тени, и доброжелательный взгляд обратился ко мне. Я легко поклонилась Шуту.

- Приветствую вас, сударь.

- Привет, - улыбнулся он в ответ.

- Вы – призраки? Или память? Вы тут живете?

- Мы – память самих себя. Мы тут живем. И нет нам иной жизни.

- А вы не хотите уйти отсюда?

- Мы не можем, - в голосе не было грусти, ведь он не знал, что такое – уйти отсюда.

- Я могу чем-то помочь? – но он покачал головой. За пределами этого пространства они перестанут быть, а порой даже такое сумрачное бытие в воспоминании лучше, чем полная пустота. Каждому – свой выбор. Когда они захотят избавиться от оков своей памяти, сюда придут проводники, предназначенные именно им, и двери откроются. Но пока…

- Тут есть двери? – и он снова улыбнулся, кивая в сторону незамеченной, а то и не существующей до того двери – не была ли она узором ковра миг тому?

- Вот они.

- Благодарю вас, ваше высочество! - совершенно искренне поклонилась я.

- Что вы, я не высочество, - рассмеялся, кажется, довольный. Напрасно так думаешь, Шут. А за стеною оказался снова город, обычный шумный мегаполис техногенного мира.

- Что это за город? – привычно спрашиваю я прохожего, и он глядит на меня, как на сумасшедшую. Ему непривычна ни моя одежда, ни мой открытый взгляд.

- Чикаго! – и растворяется в толпе. Вот как. Ну, Чикаго так Чикаго, запомним, может, пригодится. Мне не нравился ни шум, ни обилие автомобилей, ни грязный, пустой воздух, ни бледные и усталые лица. Я искала что-то. Ну, в крайнем случае, харчевню. В кармане еще звенело серебро, а оно везде в цене. И внезапно я услышала музыку… вы знаете, есть такая музыка?

Хочу стать музыкой, самой-самой высокой нотой, в облачном кружеве кружиться крылато, наслаждаться падением, упиваться полетом, устремляться и снова куда-то, куда-то, куда-то лететь. Хочу стать песней, хочу петь о том, как это прекрасно - быть песней, падать перьями с самого белого облака прямо в руки звезды, звучать как колокол, как струи воды. Переливаться, струиться, метаться, смеяться - хочу быть музыкой, чтобы полночью ранней взмыть беззвучно и нарастать, и разливаться на безлунных иссиня-черных гранях. Танцевать и потом нырнуть в уши людей, как в самое тихое море. Хочу быть музыкой, родиться на закате, и с первым лучом солнца растянуться по линии горизонта, напевом флейты и тихо-тихо угаснуть в сухих ветках…

Вот кто знает, что это такое, тот поймет меня. Я очнулась, только когда он перестал играть, обаятельный рыжий скрипач на небольшой сцене в баре на углу. Я огляделась. Люди хлопали мне, уставшие, обычные люди – и совсем другие, чем снаружи. Их не удивлял мой внешний вид, такой анахроничный для мира технологий. Их не удивляло, что я вошла, бросила плащ на чей-то стул, и танцевала – для них и для рыжего музыканта.

Зато я почувствовала запах пищи, и минуту спустя уже мило беседовала с рыжим скрипачом, решившим угостить меня. Мы общались всего пару минут, но я узнала, что все еще нахожусь в мире дверей и теней, и что там, за дверями, будет иное место. А вот руки с моих плеч пропали. Когда? У входа? Когда я танцевала? Не знаю. Наверное, я была близка к выходу, и скрипач кивнул – ты права.

- Мне пора идти, - сказала я. Его бесконечно обаятельная улыбка скрестилась с моей, и мы друг друга поняли. Дорога влекла меня, но для чего? - Мы еще увидимся?

- Вряд ли, - улыбка скрипача стала грустной, и я подумала о сонме дев, что легли у его ног ради этой улыбки.

- Жаль, - искренне сказала я, и он рассмеялся. Рассмеялась и я.

- Тебе надо идти. Впереди еще совсем немного пути. Просто дойти до конца. У тебя будет всего один шанс не выбраться отсюда, - мягко сказал мне добрый скрипач из чужих снов.

- И ты, конечно, не скажешь, что это за шанс?

- Я не могу.

- Не можешь или не хочешь? – но для них это одно и то же. Для тех, кто даже существует не до конца. Он пожал плечами, более живой, чем тени, но играющий в их игру

- Тогда прощай, - я поднялась, – Спасибо за музыку.

- Спасибо за танец.

И вот я вышла в зеркальный коридор, покидая мир теней, в переход к мирам. Но за зеркалами я увидела мир, который покинула, целиком. Мир, темный и манящий, такой четкий, резкий и горький, что мне захотелось разбить его молниями, слиться с ним. Танцевать над руками дерев, под бурным небом. Я почти чуяла запах грозы, запах земли. Я могла стать частью этого мира, и я тянусь туда – это было похоже на мой родной мир. Могла ли я изменить его? А надо? Но все мои блики давно покинули пространства, где я появилась во вселенной.

«Стой»

Я увидела тень у зеркала, он сначала показался мне одним от бликов с той стороны.

- Ну, вот мы и встретились, - знакомый голос того, чьи руки были на моих плечах.

- Здравствуй.

- Здравствуй, - глаза из-под капюшона коснулись моего лица. Темные, туманные глаза с отражением васильковой синевы в них.

- Что там? За стеной?

- Мир теней. Но только тут, в этом коридоре между мирами, я могу воплотиться и говорить с тобой, - голос его полон грусти, но я услышала надежду. Там, за стеклом – манит и зовет то, в чем можно забыться от тягот и горького счастья Дороги. Тут – продолжение моего пути и завершение его пути. Кто победит?

- Ты тут живешь?

- Я тут живу. Я стал проводником для тебя, я был готов, и я стал им, - улыбнулся он, - Как и другие, ты просто проходила мимо, и волей случая попала сюда. Поэтому сейчас просто дойти до конца, - он тянулся ко мне, я видела это. Так, словно выиграл в лотерею, и теперь стремился взять приз.

- И что будет тогда?

- Ты выйдешь…

- А ты?

- Это, - он улыбнулся – зависит уже от тебя, – Мы все – лишь бусины на нити.

- Я тоже бусина? Или я нить?

- Ты – дорога, и ты идешь по дороге, - ответил он то, что я и так знала, - Ты чужая тут. Если бы ты была своей – ты бы осталась за стеклом, а не тут.

- И много тут гостей?

- Иногда приходят, - он нахмурился, и я не спросила, вышли они, или пополнили сонм теней. У него совсем иная улыбка, чем у скрипача. Робкая, будто он никогда раньше не улыбался. Будто, узнав мою улыбку, понял, что это такое. Нет, мое сердце не дрогнуло. Но я почувствовала боль – там, внутри души, где всегда есть место для нее. Тонкая струна протянулась от меня к нему, способная и резать, и звучать. Но он не тот, кого я ищу и жду. В моих глазах плеснула тоска, тенью отраженная в его.

- Ты хочешь уйти отсюда? – спросила я его. Тот, кто был лишь тенью, пожал плечами. В его глазах было то же непонимание, что у теней, играющих в свой вечный театр памяти. Кажется, он не знал, что такое «отсюда». Я не люблю плен. Выбора, памяти, плен забот и тягот пути, плен одержимости. И плен любви я тоже не люблю.

- Что мне сделать?

- Просто дойди до конца, - он указал на двери в конце зеркального коридора, и я шагнула туда. Так мало и так много. Но пальцы мои коснулись стекла – там лежал Мир за стеклом. Их мир, не мой. Но он начал становиться моим миром – я знаю это чувство. Такой мир – с запахами грозы, сполохами молний, холодом небес, туч и рек, горных кряжей, пустой мир теней и сумрака. Такой близкий мне, такой родной. Я вся потянулась туда – проводник, тенью скользивший за мной, отпрянул от щели, которая сминала две реальности, и его лицо отразило горе. Струна почти оборвалась.

Но я успела отпрянуть. Я люблю приходить и уходить сама. Я вырвалась из аромата дождя и дорог, и оказалась там, откуда начала этот странный путь.

В таверне «У Дороги».

Чужая игра теней, желающих пополнить свой сонм или выбраться наружу поодиночке, отпустила меня. Я не пригласила с собой моего незадачливого проводника, и где же он? На столе лежали кольцо и записка…

«Пожелай…»

Пожелай. Я сжала кулаки. Струна натянулась до предела. Оборвется…

- Желаю, чтоб ты, тот, кто был проводником в зеркальном коридоре, стал свободен и пошел своим путем.

Что я еще могу пожелать? У меня нет любви превыше Дороги, нет верности превыше верности Дороге. Я сама – Дорога. Идти со мной, идти от меня прочь, идти ко мне. Тот, кому надо, идет. Тот, кому лишь кажется, что надо – свернет рано или поздно. Милая моя, кому нужна твоя горькая дорожная свобода? Свобода, принесенная словом прощания – бывает более пустой, чем плен предназначений.

«Мне быть рядом?»

Зачем тебе быть рядом со мной? Иди своим путем.

«У меня два пути. Остаться тут и уйти с тобой. Пожелай»

Ты не знаешь, что такое свобода, тень. И кольцо в руке – символ, чуждый странникам, кольцо - путь людей. А вот странников – бесконечная, безжалостная прямая от и до.

- Да, - я желаю. Если ты хочешь быть тут и сейчас, человек-тень, проводник через отражения-без-смысла – я желаю. Он появился, юноша в плаще и капюшоне. Васильковые глаза его скрывали тени, в льняных волосах запутался ветер, ветви-руки тянулись к небу, и у него была свобода, которая ему не нужна. Все мои струны всегда рвутся. Я ничего не могу с этим поделать.

«Не оставь меня» - пришла его мысль.

- Как твое имя?

Он задумался, не зная ответа. Между нами звенела жгучая, горячая струна, протянувшаяся из души в душу. Он был красив и статен, но я не желала его красоты. И страх закрался в его яркие глаза.

- Я – Шедоу, - наконец сказал он чуть неуверенно, будто бы не знал, зачем имена.

- Шедоу… Ты пришел. Для чего? Что это за кольцо? – я показала ему кольцо. Он улыбнулся, и улыбка была такой, что струна рванулась еще больше. Он поднял руку, на пальце его было такое же кольцо, а в улыбке – надежда и вопрос. Такой юный, древний, рожденный в тенях. Он не знал меня, дочь пустоты и ветров. Но уже умел тосковать. Кто придумал его сюжет? Кто дал ему эту горькую долю?

А мне?

И почему же я должна решать? Ты не знаешь, мальчик, что такое горечь моих путей. Наверное, и я не знаю, чем было твое бытие там, среди теней и мороков. Но не бросай меня, хорошо? Я растеряна, дрожу, ты улыбаешься, а в глазах стынет пустота. У тебя нет ничего. У меня есть дорога, а у тебя нет даже меня.

- У меня два пути - остаться с тобой или уйти прочь, - сказал он, тревожно глянув за спину. Он уже покинул свой мир теней. Я вывела его.

- Но куда? Куда ты пойдешь? – на эти слова глаза его потемнели, но он не опустил их. Улыбка стала горше и мудрее. Он пожал плечами. Ему некуда было идти.

Так, мой друг, рождаются странники – из мира теней ли, из мира бликов, из мира людей, богов или звезд. Так, мой друг, рождаются неприкаянные души, вырванные из оков судьбы, но не способные избавиться от предначертанного. Их нередко порождают такие, как я. Жестокие, одинокие ветреные бродяги, тоскующие лишь о дороге.

- Давай так… Я – бродяга, у меня ничего нет, кроме дороги. Нужно ли тебе это?

В его глазах появилось удивление. Ему не нужна дорога, ему нужна я. Но я не могу. А Шедоу пожал плечами.

- Почему бы и нет?

- Шедоу, – решилась я, протягивая ему кольцо, - Идем со мной. Двери открыты. Дорога перед нами, идем вместе, пока ты не встретишь свою судьбу.

Мы говорим порой «идем вместе до поворота». Это благословение и проклятие странников.

Дзинь. Оборвалось. Его улыбка погасла, хотя губы не перестали улыбаться. Внутри меня согнуло пополам, потом еще раз, вывернуло и переломало – но я не пошевелилась, прямая, вытянутая, темная, злая. Так рождаются странники. Так я создала еще одного безвестного бродягу на Дороге. Он обернулся и вышел. Кольцо осталось в моей руке – протянутой к нему открытым жестом приглашения в Дорогу.

Острая, тоскливая ненависть на миг хлестнула меня, смешавшись с жалостью. И угасла. Глупец, жестокий новорожденный мальчишка. Мы слишком разные. Ты из мира теней, я из мира бликов. Меня отбросил на дорогу древний звездный свет, но я иду, не привязана к нему. Но сможешь ли ты, Шедоу, быть без того, что отбросило твою тень?

Он вышел молча – так меня никогда не оскорбляли, никогда не бросали. Зато я всегда ухожу именно так. Теперь я знаю, каково это – им. И знаю, что дальше я тоже буду уходить именно так. В том мой путь – путь прощания.

Его шаги смолкли внизу. Я метнулась к окну – идет по дороге, высокий, тонкий, прямой, гордый. Так похож на меня, что хоть кричи – и чужой. Мои пальцы вонзились в край подоконника. Полетела стружка и пыль.

«Стой! Шедоу! Остановись, пожалуйста, не бросай меня…»

Я молчу, ни слова не рвется из моих уст. Так вот зачем я прошла через лабиринт твоих отражений, тень от тени. Не ты проводник, а я – для любого из вас. Пришла твоя очередь покинуть свою ловушку теней, но я оказалась дрянным проводником.

Я медлю. Я не буду бежать за тобой. Я не прощу тебе этого унижения, моей открытой руки, моего открытого сердца. Я не верю, что друг другу можно принадлежать без остатка. Ты хотел – всю меня, весь мой путь, как свой. Как всегда. Только так, только целиком, и никак иначе.

Найди себе иной смысл. Всегда можно найти иной смысл, даже если его вообще не осталось, даже если нет никаких стремлений - найди, или Дорога сделает это за тебя. Ты свободен от меня, привязанный ко мне незримой ниточкой – остатком струны, которая уже не зазвучит, но по этой нити ко мне бегут размытые образы твоего пути. Ты пуст и вечен, как и я. Бессмертное ничто, идущее по Дороге. Миры открыты перед тобой, но ты можешь идти между ними, привязанный к Дороге судьбой тени.

Я не побегу за тобой. И не надейся. Но я вижу, что мы идем в одну сторону. Я просто буду идти быстрее, чем ты. Чуть-чуть быстрее. И тогда мы точно встретимся.