...

После прочтения твоего поста, нашла музыку, сижу слушаю. И Все слилось..

Для меня таким произведением стала "Большая касыда" Аль Фарида. И не знаю что можно из нее выложить...она вся...дык вот

О, если ум ваш к разуменью глух,
И непонятно вам единство двух,

И душам вашим не было дано
В бессчетности почувствовать одно,

То, скольким вы ни кланялись богам,
Одни кумиры предстояли вам.

Ваш бог един? Но не внутри - вовне,-
Не в вас, а рядом с вами, в стороне.

О, ад разлуки, раскаленный ад,
В котором все заблудшие горят!

Бог всюду и нигде. Ведь если он
Какой-нибудь границей отделен,-

Он не всецел еще и не проник
Вовнутрь тебя,- о, бог твой невелик!

Потрясающий стих! Обязательно прочитайте его два раза. Почему именно два?
Прочитайте первый раз и узнаете.

Я часть потерянного поколения
И я отказываюсь верить, что
Я могу изменить этот мир.
Я понимаю, возможно это шокирует вас, но
«Счастье уже внутри тебя»
- Это ложь, на самом деле
Деньги сделают меня счастливым
И в тридцать лет я расскажу своему ребенку, что
Он – не самая важная вещь в моей жизни.
Мой босс будет знать, что
Мои принципы:
Работа
Важнее, чем
Семья
Послушайте:
С давних пор
Люди живут семьями
Но сейчас

Общество никогда не будет таким, как прежде
Эксперты говорят мне
Через тридцать лет я буду праздновать десятилетие моего развода
Я не верю, что
Я буду жить в стране, которую сам создам.
В будущем
Уничтожение природы станет нормой.
Никто не верит, что
Мы сохраним нашу прекрасную планету.
И конечно
Мое поколение уже потеряно.
Глупо полагать, что
Есть надежда.

А теперь прочитайте стихотворение снизу вверх!

Почему животные живут гораздо меньше людей?

Подруга рассказала вчера историю. Она работает ветеринаром, и вчера к ней в клинику привезли старую 10-летнюю собаку, которая была больна раком и уже умирала. Хозяева решили её усыпить, т.к. животное очень сильно мучилось. Они посчитали нужным, чтобы при этой процедуре присутствовал их 6-летний сын. Когда собаку усыпляли, подруга была очень удивлена тем, что малыш не проронил ни одной слезинки. Тогда она спросила, знает ли он, почему животные живут гораздо меньше людей. Ответ поразил её до глубины души. Мальчик сказал: "Конечно, знаю. Люди приходят в этот мир, чтобы научиться любить. А собаки это уже сразу умеют, поэтому им не требуется так много времени"(с)

Чудовище

Чудовище было огромное, толстое. Страшное, клыкастое и лохматое. Грубое. Злое. И всегда голодное… А еще… очень грустное. А кто бы не был грустным, живи он в лесу совсем-совсем один? Особенно мокрой осенью. Или холодной зимой. Да и слякотной весной. Ну а жарким-прежарким летом в теплой лохматой шубе каково?
Чудовище иногда встречало лесных зверей, которые его боялись. А иногда людей, которых опасалось оно. А вы бы не опасались шумных, странных, приезжающих в громыхающих вонючих повозках, включающих громкую музыку, хохочущих, жгущих костры, пугающих и иногда стреляющих зверей и оставляющих после себя огромные горы мусора? Мусор пах аппетитно, но на вкус был, мягко говоря, чудовищно противным.
После такой трапезы Чудовище мучала изжога и терзала депрессия. И хотелось кого-нибудь сожрать. И вот однажды, в ноябре, в понедельник, жизнь Чудовища стала настолько невыносимой, что оно решило отправиться к человеческому жилью. «Подстерегу кого-нибудь, напугаю до смерти. И мне станет лучше» - рассуждало оно.
Чудовище сидело в кустах и поджидало. Оно, кажется, даже уснуло, но вдруг открыло глаза и увидело перед собой маленькую девочку.
- Привет, - сказала девочка.
- Я тебя сожру! – прорычало Чудовище.
- Зачем? – удивилась девочка.
- Потому что я голодное, бездомное и несчастное.
- Тогда пойдем ко мне домой, я угощу тебя конфетами. Можешь остаться жить у меня и больше не быть бездомным.
- А у тебя найдется где? – заинтересовалось Чудовище.
- Ну… - задумалась девочка. - Можно под моей кроватью, там самое безопасное место.
- Разве я там помещусь? – сомневалось Чудовище.
- Конечно! Там ведь помещается триллион разных вещей: и тапочки, и старая пуговица, и тайная тетрадь, и одежка любимой куклы, а еще домик паучка, пустая коробка, дырявый носочек, крышечка от тюбика зубной пасты и миллион миллионов пылинок, и тебе места хватит.
Чудовище конечно же согласилось. А вы бы не согласились поменять слякотную мокрую улицу на самый настоящий дом? Придя к девочке, они тихонько на цыпочках пробрались в ее комнату, и Чудовище сразу же залезло под кровать.
- Как тут темно! – воскликнуло оно. – И пыльно! И тесно! Мне нравится…
Девочка принесла с кухни конфет и засунула под кровать, чтобы Чудовище могло подкрепиться. И оно пообедало, сыто рыгнуло, свернулось клубочком и тут же уснуло.
- Ты спишь? – спросила девочка, заглянув под кровать.
- Да, - ответило Чудовище.
Когда настала ночь, и девочка тоже легла спать, под кроватью началась какая-то возня. Чудовище ерзало, сопело и тряслось.
- Почему ты не спишь? – спросила девочка.
- Мне страшно, - ответило Чудовище.
- Ничего не бойся. Я же с тобой.
- А ты точно уверена, что сюда, под кровать, не придут никакие люди, не станут разжигать костры, жарить шашлыки, включать громкую музыку, а затем разбрасывать мусор.
- Это вряд ли, - заверила девочка. – Маме это не понравилось бы, и она выгнала бы всех. Это точно. Так что спи спокойно.
И Чудовище уснуло.

***

- Вставай. Пора в школу, - Чудовище высунуло лохматую лапу из-под кровати и аккуратно толкало Лизу в бок.
- Не хочууу! Не пойдууу! – отвечала девочка.
- Надо, - Чудовище принялось длинным хвостом щекотать ей пятки, - Я там тебе смешинку в портфель положил.
- Ага, смешинку, - недовольно проворчала девочка. – В прошлый раз из-за твоих смешинок меня с урока выгнали.
- А ты ее на перемене выпускай. А в пенале две чудовищных любопытнинки, их можно на уроке.
- Зачем две?
- С подружкой поделишься.
- А прыгалок насыпал?
- Нет, - чудовище нахмурилось. – У тебя замечание в дневнике: «Прыгала на перемене по лестницам, врезалась в учительницу». Я видел.
- Подумаешь… С прыгалками весело.
Лиза села на кровати, потянулась. Затем убежала чистить зубы и завтракать. Из кухни она принесла бутерброд с колбасой, отдала Чудовищу, а сама принялась проверять портфель.
- Ужас! Кисточки нет! Что теперь мне делать? По рисованию двойку поставят!
Чудовище взяло ножницы, отрезало пучок своей шерсти, примотало к карандашу и отдало девочке:
- Вот, держи.
- Ах! – воскликнула Лиза. – Ни у кого такой нет!

***

- Знаешь, - сказал Лиза, - я нарисовала картину кисточкой из твоей шерсти.
- Да?
- Да. Она так всем понравилась, что ее забрали на конкурс.
- Это хорошо.
- И мне было так легко ею рисовать…
- Просто там, на каждой шерстинке приятные воспоминашки и мечталинки…
Девочка засмеялась и чмокнула Чудовище в большой мокрый нос.
Чудовище чувствовало гордость за Лизу. Оно клыкасто улыбалось.

***

- Вставай! – Чудовище попыталось разбудить Лизу, но тут же почувствовало – что-то не так.
Вошла Лизина мама, Чудовище тут же нырнуло под кровать и затаилось. Оно слышало, как Лиза застонала, как мама воскликнула:
- У тебя температура! Да ты заболела! Сегодня в школу не идешь. Вызываем врача.
Когда она вышла из комнаты, Чудовище выбралось из-под кровати, подняло руку Лизы.
- Мне плохо… - грустно сказала та.
Чудовище задумчиво почесало голову. Затем, вспомним кое-о-чем, снова нырнуло под кровать, принялось рыться в своих запасах. От его суетливых поисков кровать дрожала и подпрыгивала.
- Что ты там делаешь? – слабым голосом поинтересовалась девочка.
Появилась широко улыбающаяся голова Чудовища, затем его огромные лапы, что-то бережно сжимающие, затем туловище. Чудовище стало в полный рост и принялось посыпать Лизу каким-то сверкающим порошком.
Лиза чихнула.
- Сейчас дам тебе лекарство! – раздался голос мамы.
- Что это? – спросила девочка.
- Здоровинки, - ответило Чудовище и вернулось в свое убежище, потому что дверь уже открывала Лизина мама.
Она потрогала лоб девочки, нахмурилась.
- Странно… Ты не горячая. А ну-ка, держи градусник… И что у тебя здесь за блестки вокруг?..

***

- Вставай! На работу пора! – Чудовище под кроватью выгнуло спину, так, что кровать приподнялась, а спящая Лиза подскочила.
- Отстань. Не пойду, - сонно отозвалась девушка.
- Я тебе в сумку положил…
- Не надо мне твоих смешинок и прыгалок! У меня взрослая солидная работа!
- А почему тогда идти не хочешь?
- Потому что… взрослая и солидная… - вздохнула Лиза, но все-таки села на кровати. – А еще нудная. А еще шеф на меня орет… Не знаю прям что делать.
- Держи, - лапа вылезла из-под кровати протягивая спичечный коробок.
- Что там? – спросила заинтересовано Лиза и уже начала было открывать.
- Не смотри! – предупреждающе выкрикнуло Чудовище. – А то выпустишь… А он там один…
- Кто?
- Мой чудовищный рык. Как шеф начнет кричать, тогда и откроешь.
Лиза посмотрела на коробок, загадочно улыбнулась, озорно захихикала и, вскочив с кровати, положила коробок в сумку.

***

- Можно тебя кое-о-чем попросить? – сказала грустная Лиза.
- Да? – отозвалось Чудовище.
- Сожри меня, пожалуйста…
- Зачем? – удивилось Чудовище.
Лиза не ответила, вместо этого она горько-горько заплакала.
Чудовище вылезло из-под кровати, притянуло к себе и обняло рыдающую Лизу. Оно знало, что обнимашки всегда помогают, даже лучше, чем сжирание…

***

Лиза забежала в комнату. Она пела и кружилась. Чудовище присмотрелось, нахмурилось.
- Ты выглядишь как-то странно… - сказало оно.
Лиза не отвечала, она продолжала напевать.
- Мне кажется или это романтичнинка, влюбленяшинка? Ты подхватила вирус!
Оно быстро нырнуло под кровать за здоровинками. Щедро осыпало Лизу. Но ее затуманенный мечтательный взгляд не изменился.
Чудовище озадаченно покачало головой.
- Почему ты бесишься? – спросила Лиза. – Да, я влюбилась. Разве это плохо?
- Вроде бы нет… - пожало плечами Чудовище. – Но мое сердце почему-то чудовищно не на месте…

***

Чудовище лежало под кроватью и впервые за все эти годы ему было здесь холодно и неуютно. Оно слушало, как на кухне Лиза ругается со своим парнем Витей.
- Тебе давно нужно избавиться от своих чудовищ! – кричал мужской голос.
- Чудовища… Оно одно… - тихо отвечала Лиза.
- Ты просто сумасшедшая! Но вот что я тебе скажу: хочешь быть со мной, прогони прочь любых чудовищ. Или я или ОНО! Выбирай! – потребовал Витя.
Чудовище не видело, но точно знало, что Лиза в ответ только заплакала. Ему стало очень, очень больно.

***

Чудовище сидело под кустом. На его нос капнула огромная мокрая капля, и несмотря на лохматую теплую шкуру, его пробрало до костей.
«Ненавижу ноябри и понедельники… - думало Чудовище. – Всегда хочется кого-нибудь сожрать».
Оно было злое и очень голодное. А еще совершенно бездомное.
Послышался звук. Один из самых неприятных ему звуков – шум двигателя. Это означало, что в лес приехали крикливые, мусорящие люди. Чудовище, двигая боками и подгребая лапами, зарылось в опавшие листья с головой, закрыло глаза и заткнуло уши.

Оно, кажется, даже уснуло, а открыло глаза оттого, что кто-то настойчиво бодал его в бок. Чудовище недовольно заворчало, повернуло голову и увидело… самого настоящего монстра!.. Черного, рогатого, с клочковатой тонкой шерстью, хоботом и длинными передними лапами. Монстр походил на обезьянообразного слоно-паука.
- Ты кто? – удивленно воскликнуло Чудовище.
- Я его нашел! – закричал кому-то Монстр.
И тут же к ним подбежали двое запыхавшихся людей: одной из них оказалась Лиза, а вторым – незнакомый Чудовищу парень.
- Ты почему убежало? – спросила девушка.
- Ну… - промычало Чудовище.
- Мы с Марком… Кстати, знакомься – это Марк, - Лиза указала на парня, - и с его подкроватным Монстром, - Лиза указала на рогатое существо, - знакомься – это Монстр.
- Очень приятно, - жутко улыбнулся тот, протягивая худосочную лапку.
- Мы тебя обыскались. Если бы не нюх Монстра, ни за что бы не нашли!
Чудовище недоверчиво взглянуло на Марка, потом осторожно пожало лапку Монстра.
Лиза присела и крепко обняла Чудовище за шею.
- А Витя? – спросило оно.
- А зачем он мне нужен, если не понимает, что без моего Чудовища я не я… - прошептала Лиза ему на ухо. – Вот Марк – другое дело. У него тоже есть тот, кто живет под кроватью и понимает его лучше всех…
- Опять влюбленяшинка? – нахмурилось Чудовище.
- Нет… Любленяшинка… без «в».
Чудовище внимательно посмотрело на Лизу. Его сердце было на своем чудовищном месте.
- И правда. Без «в»… Тогда все в порядке.

Автор: Владислав Скрипач

... наконец-то позволяешь людям быть какими угодно, даже недовольными тобой; даже не переносящими тебя органически. У каждого своя оптика; в чей-то микроскоп ты червь, в чей-то телескоп ты бог, в прицеле чьей-то винтовки ты главный враг — это ничего не значит, кроме того, что кто-то любит глядеть в микроскопы, кто-то — в телескопы, а кто-то — в прицелы; к тебе это отношения не имеет ни малейшего. Мне стало нравиться быть собой, и только собой. Я наконец дочитал к себе инструкцию.

Майк Гелприн

СВЕЧА ГОРЕЛА..

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.

— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.