Меня одно удивляет: откуда рядом с Даждьбогом лев???? Они же на Руси не водились. ))))
Славяне - Божества, мифы, обряды.
Сообщений 31 страница 60 из 141
Поделиться312015-07-08 21:37:12
- Откуда: Москва
- Уважение: [+497/-0]
- Позитив: [+539/-4]
- Пол: Женский
- Последний визит:
2024-04-30 18:41:39
Поделиться322015-07-24 10:41:33
Аквамарин написал(а):
Меня одно удивляет: откуда рядом с Даждьбогом лев???? Они же на Руси не водились. ))))
Думаю это уже современные художники навыдумывали))
Поделиться332015-07-24 11:05:54
Обряды славян: как это было и как это есть
К сожалению, среди современных исследователей, именитых авторитетов, выдающихся деятелей исторической науки бытует множество версий и гипотез о том, насколько варварскими были традиционные обряды славян, наших многомудрых Предков. Но при всей авторитетности подобных заявлений, они всегда будут оставаться лишь гипотезами, потому что факты говорят о другом.
Необходимо понимать, что все без исключения обряды славян обладали жизнеутверждающим символизмом, который в каждой отдельной мистерии раскрывался по-своему. Разве мог быть кровожадным, варварским и жестоким народ, в традиции которого входило подношение меда, молока и хлеба дереву, которое предполагалось рубить? И разумеется, никаких кровавых жертв обряды славян не подразумевали. Это заблуждение, очевидно, родилось из неверного понимания описания некоторых древних ритуалов.
К примеру, в некоторых мистериальных текстах, а впоследствии – в легендах и сказах славян, можно найти упоминания о том, что корни Священного древа (дуб) при проведении некоторых ритуалов поливались «медвежьей кровью». Сегодня многие «ученые» всерьез думают о том, что речь идет о РЕАЛЬНОЙ медвежьей крови. И никому даже в голову не пришло, что это всего лишь устойчивый поэтический оборот, под которым подразумевается малиновый сок, ведь малина – излюбленное лакомство бурого медведя. А для чего поливать малиновым соком корни дерева? Разумеется, для того, чтобы привлечь муравьев, которые истребляют тлю и прочих вредителей, которые мешают дереву жить и развиваться.
Аналогичным образом во время оно христианскими исследователями был неверно понят «Круг Земной» Сноррии Стурлусона. В одной из глав этого монументального труда говорится о том, как правитель приносит в жертву Одину своего сына. Современные «мудрецы» при всей своей мудрости не видят здесь никакого символизма и полагают, что Стурлусон описал традиционный обряд жертвоприношения. Хотя на самом деле северная традиция, которая во многом сходна с обрядами славян (ввиду наличия общих корней), также не подразумевала ни животного, ни людского убийства. Принесение сына в жертву Одину говорит о том, что правитель сделал сына жрецом Одина и фактически потерял его как своего наследника. Все просто, не правда ли? Достаточно просто подумать.
Обряды славян (в народе называемые языческими) были исключительно миролюбивы, они прославляли жизнь во всех ее проявлениях и во всех мирах этой действительности – Яви, Нави и Прави. У славян не было жертв как таковых, у них были требы – бескровные подношения. И здесь нужно четко разграничивать понятия, ведь наши Предки никогда ничего не просили у богов, они НЕ МОЛИЛИСЬ богам, они их СЛАВИЛИ. Поэтому система ценностей и обрядовая система древних славян принципиально чужда воистину кровожадному (особенно – раннему) христианству и другим смежным направлениям (Назарьянство, Сефир, Шет, Культы Кали Ма, Инры, наги, Ислам и тд).
О верованиях наших Предков, о ритуалах и обрядах славян достаточно точно и объективно рассказывают такие исследователи как С. Срезневский, Б. Рыбаков, Н. Сумцов и многие другие. С большой осторожностью необходимо относится к работам А. Трехлебова, которого можно назвать «исследователем» лишь с большой натяжкой, именно поэтому 90% информации, которую можно почерпнуть из книг этого человека, невозможно проверить, либо опровергнуть. На самом деле это хорошая христианская традиция – просто говорить «я знаю», «мне ведом», «мне открылось». И вроде как ничего не нужно объяснять.
Однако между истиной верой и объективным знанием всегда стоит знак равенства. Вера без знания – это фанатичность, которая не имеет ничего общего с традицией – культурной или религиозной. Тем не менее, даже в полумифической «Велесовой книге» Миролюбова-Асова относительно славянских обрядов сказано следующее: «Не принимают русские боги кровавые жертвы – ни зверя, ни птицу, ни рыбу, а подавно, жертву страшную – человеческую».
Относительно нравов наших Предков, их бытовых устоев, которые во многом определяли и определялись обрядовой системой также можно узнать из наиболее древних – античных и средневековых текстов. К примеру, Маврикий в одной из своих работ писал о славянах следующее: «Свободные, они никоим образом не склонны ни стать рабами… Жены же их целомудренные сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существования во вдовстве». Эти же факты ранее были описаны в сочинениях знаменитого арабского исследователя Ибн Фадлана. Но необходимо учесть, что речь идет о личном выборе, а не об обязательных традиционных предписаниях. Ведь ни одна женщина в здравом уме не уйдет из жизни по личной приходи, если ее дети еще, что называется, не вышли в люди.
Относительно целомудрия славянских женщин вообще не может быть никаких сомнений, ведь ниши предки отлично себе представляли, что такое чистота крови. Они знали о телегонии и прочих явлениях, о которых современная наука еще только начинает говорить (да и то – вполголоса). Славяне руководствовались специальными евгеническими программами, которые позже (увы) были взяты за основу немецкой фашистской машиной, и в результате оказались очернены (как и солярные свастические знаки).
Ключевые даты в календаре наших Предков были связаны с празднованием дня Рода и Рожаниц, вторым по значению шел Солнцеворот – день летнего солнцестояния, самый длинный день в году. Единственный обряд славян, так или иначе связанный с ритуальной гибелью – это праздник Комоедица, или как его сейчас называют – Масленица. Одним из традиционных элементов здесь было сжигание чучела – Марены-Зимы, олицетворяющей ночь, разрушение, смерть и застой.
Таким образом, все обряды славян (из известных нам) исконно носили положительный, жизнеутверждающий заряд. Их символизм и методика проведения не подразумевали никаких жертв. И нужно сказать, что среди древних культур только ведические традиции не включают в себя ритуальное поливание крови.
Поделиться342015-07-24 11:09:08
- Уважение: [+31/-0]
- Позитив: [+34/-1]
- Последний визит:
2019-12-10 21:54:50
Не божество, но часть мифологии:
Кот Баюн
Смеркается. На улице становится темно и пустынно. По городу идёт Кот Баюн. На хвосте у него два узелка висят. На спине два котёнка сидят.
Подходит он к дому, отворяет окно и подаёт котёнка. Девочка увидала, обрадовалась и говорит:
– Какой котёнок хорошенький, пригоженький! Возьму его себе!
Забрала девочка котёнка, легла спать. Кот Баюн доволен. Развязал один узелок, выпустил сон и дрёму на волю и мурлыкает:
– Мурр-мурр-мурр, усни! Мурр-мурр-мурр, усни!
Девочку сладкий сон стал одолевать. Дрёма на глаза накатилась. И видится ей, что она белочка с золотым орешком, с ветки на ветку прыгает. Чудится, что она рыбка – серебряная спинка, по морю-океану плывёт и корабли обгоняет. Снится, что она жаворонок, над полем летает, песенки распевает и солнышко крылышками достаёт.
Идёт дальше Кот Баюн. Отворяет в другом доме окно. Подаёт котёнка. Мальчик увидал и говорит:
– Не люблю котят! Мучить буду рад!
Кот Баюн не дал ему котёнка. Мальчик лёг спать. Кот Баюн недоволен, напустил сон-угомон, мурлыкает:
– Мурр-мурр, усни! Мурр-мурр, усни!
Мальчика сон стал одолевать, Угомон глаза закрывать. Видится мальчику, что он заяц и за ним волк гонится, вот-вот зубами схватит. Заяц споткнулся, через голову перевернулся, в голубя превратился и в небо полетел. Увидал голубя коршун, за ним погнался, так и хочет когтями вцепиться. Голубь в воду нырнул и превратился в карася. И в море поплыл. Увидала карася щука, пасть открыла, острые зубы показала, за ним погналась. Не хочется карасю от щуки смерть принимать. Выбросился он на берег и прямо к рыбаку в горшок попал. Рыбак увидал рыбу, поставил горшок на огонь и говорит:
– Славная уха будет!
Страшно и жутко стало мальчику, и он закричал:
– Спасите! Я пропал!
И тут проснулся, глаза открыл. Кот Баюн затворил окно и пошёл по городу дальше.
Георгий Науменко " Мифы русского народа "
Поделиться352015-07-24 11:09:42
Обряд имянаречения
Культура древних славяно-ариев включала в себя достаточно обширную обрядовую часть, которая в отличие от ритуальных действ современных конфессий, обладала не только метафорическим аспектом. Вообще слово «обряд» было образовано методом сращения основ от словосочетания «оба рядом». То есть речь идет о жреце (волхве) и человеке, который стоит рядом с ним с целью приобщения к некоторым истинам. Понятие истины в данном случае имеет образное значение, ведь чаще всего речь шла об открытии жрецом энергопотока (канал) определенного спектра и определенной интенсивности, который взаимодействовал с тонкими телами людей, участвующих в обряде.
Были обряды, скажем так, общественные (вроде празднования Купалы), которые проводились ежегодно и в которых участвовали все без исключения жители определенного населенного пункта (или даже целой веси). В тоже время были обряды сакральные, которые проводились наедине с человеком. Такие обряды чаще всего насилии жизнеутверждающий характер, и одним из таких обрядов является обряд имянаречения.
Обряд имянаречения у славян многие исследователи называют возрастной инициацией, которая в действительности характерна для многих культур. На самом деле это не совсем так. Обряд имянаречения, как следует из его названия, заключается в том, чтобы дать человеку имя. С одной стороны все просто, и в тоже время все мы знаем поговорку «как корабль назовешь – так он и поплывет». К выбору имени наши Предки подходили особенно серьезно, потому что имя – это одновременно и оберег и судьба человека. На самом деле у зрелого мужа могло быть до двенадцати имен, но об этом мы поговорим в другой раз. Важно то, что имя, которое родители дают ребенку при рождении, имеет значении лишь первые двенадцать лет жизни этого ребенка.
В традиции до двенадцати лет ребенка именуют «чадо» и не делают никаких различий между мальчиками и девочками. В двенадцать лет «чадо» перестает быть ребенком, обо «обретает» пол и жизненное предназначение. С двенадцати лет, как считали наши предки, человек сам в состоянии отвечать за свои поступки. Не нужно сравнивать с современным понятием совершеннолетия, речь здесь идет совсем о другом аспекте. В двенадцать лет ребенок вступает на свой жизненный путь, он становится самостоятельным (относительно, разумеется) и независимым человеком, он фактически перестает считаться ребенком. Именно в это время наши предки проводили обряд имянаречения.
Во время обряда жрец (при этом обязательно волхв) вводил ребенка в направленную медитацию, позволяя ему самостоятельно определить свой жизненный удел. При этом ребенок далеко не всегда мог правильно интерпретировать увиденные им образы, поэтому жрец также входил в медитативное состояние и следовал за ребенком в его странствиях. В итоге пути ребенок открывал свое предназначение. В зависимости от предназначения жрец давал ребенку два имени – истинное (тайное) и общее. Истинное имя знал лишь ребенок и жрец, больше никто никогда не должен был знать это имя (даже родичи). Общее имя отныне становилось личным именем этого человека, под этим именем его знали, этим именем его называли.
Нередки случаи, когда во время медитации жрец понимал, что в ребенке воплотился его древний Предок, приходя в земной мир для решения определенных задач. Тогда сущность сама называла жрецу свое имя, либо ввиду некоторых причин просила назвать его другим именем. На самом деле во время обряда имянаречения могло происходить множество удивительных явлений, но итог всегда был один – ребенок получал истинное и общее имена. При этом истинное имя отражало суть человека, его жизненный стержень, тогда как общее имя было его ориентиром, напоминанием о предназначении. Вообще у наших Предков с именами связано очень много особенностей и нюансов, о которых мы обязательно поговорим в рамках других материалов. Сейчас важно понять, что обряд имянаречения у славян – это вовсе не инициация. Это глубинное, сакральное действо, которое фактически определяло, а если точнее, то открывало судьбу человека.
Но речь вовсе не идет о том, что кто-то определял будущее человека вместо него самого. На самом деле сущность отлично знала, куда, когда и зачем она пришла, но ее воплощение в земном мире почти всегда было сопряжено с определенными потрясениями (об этом – в рамках другого материала). Поэтому, приходя в явный мир, сущность ввиду неизбежных обстоятельств фактически теряла память о том, кто она, откуда прибыла и какие цели преследовала. Задача жреца во время обряда имянаречения заключалась в том, чтобы, грубо говоря, «напомнить» сущности о ней самой. Именно поэтому славянское имянаречение ни в коем случае нельзя сравнивать с обрядом инициации, достаточно любопытным и важным, но во многом банальным действием, характерным, чаще всего, для менее развитых культур.
Поделиться362015-07-24 11:21:06
О ладовании в общих чертах
Славяно-арийская культурная традиция включает в себя широкий спектр целительских практик, и наиболее фундаментальной среди них является ладование. На сегодняшний день множество так называемых нео-языческих общин пытается возродить эту сакральную систему, но в действительности мало кому удается это сделать. Ведь ладование – это вовсе не психологический тренинг, как считают многие. И это даже не целительство, в полном смысле этого слова, хотя, конечно, оздоровительный аспект играет здесь ключевую роль.
Понятие «ладование» происходит от слова лад, которое означает гармонию, целостность чего-либо. Наши Предки говорили «ладно сложен» про красивого человека, «ладно идет» - про дело, которое реализуется в полном соответствии с замыслом. Таким образом, ладование представляет собой многогранный и, если так можно выразиться, многовекторный процесс, направленный на комплексное совершенствование (зачастую – восстановление) сущности человека. В принципе справедливо говорить о том, что в процессе ладования волхв (только волхв!) работает с подсознанием человека. Хотя на самом деле все несколько сложнее.
Как известно, в соответствии с мировоззрением наших Предков человек подобен матрешке, он состоит из девяти тел: защитного тела, физического, мерного, астрального, тела причинно-следственной связи, образного, тела души, тела высшей структуры и тела духа. В этой системе тело души фактически является подсознание в современном смысле этого понятия. Душа не несет в себе ни генетическую, ни образную память, не отражает энергонную структуру сущности, но является одним из ключевых столпов ее существования, воплощая в себе главный вектор ее бытия. Проще говоря, душа – это совокупность целей, которые составляют жизненный процесс сущности (в частности – человека). Именно поэтому про людей, осознанно творящих зло, наши Предки говорили: «черная душа», «скверная душа», «отравленная душа». Тогда как законченных злодеев называли и вовсе «бездушными».
В явном (трехмерном) мире душа отвечает за целостность сущности. Ведь сущность (в данном контексте – человек) целостна лишь тогда, когда четко понимает, зачем находится здесь, откуда пришла, что должна делать и куда уйдет впоследствии. Если человек не осознает, зачем он пришел в этот мир, он мечется, не в силах осознать своего предназначения, его структура теряет целостность, предназначение затуманивается, а тела начинают постепенно разрушаться. При этом физическое тело рушится последним, после того, как все предшествующие уже потеряли стабильность. Тогда начинают появляться самые разные болезни, зачастую – не диагностируемые или такие, от которых не помогают никакие виды современных медикаментозных и операционных лечений.
Именно поэтому, что восстановить физическое тело и все остальные тела человека необходимо обратиться к его душе и в первую очередь привести ее к изначальному, гармоничному состоянию. В этом и заключается сущность такого явления как ладование, или ладование души.
В процессе ладования волхв общается с человеком, вводя его в состояние направленной медитации. Человек «раскрывается», позволяя волхву увидеть все свои тела, в том числе – тело души. Волхв напрямую работает с душой, восстанавливая ее, и одновременно разъясняет человеку, почему что-то в его жизни пошло не так, почему он начал болеть и разрушаться. Здесь очень важный момент заключается в том, чтобы человек смог самостоятельно осознать (не только понять, но и осознать!) причины своего положения и приложить все усилия для решения проблемы, запустив тем самым процессы восстановления в своем организме (как не трудно догадаться, речь идет не только о физическом теле, хотя ладование работает и с ним).
В каждом отдельном случае ладование души проходит крайне индивидуально. Кому-то приходится сталкиваться со своими самыми жуткими страхами, кто-то борется с другими сущностями, «подселивщимся» в его тело, но чаще всего человек просто учиться осознавать себя как максимально целостную личность, безбрежную частицу всего сущего, элемент творения и гармоничную часть Вселенной. Грубо говоря, человек синхронизируется со своим предназначением. Этот процесс можно назвать «воспоминанием души», ее комплексным восстановлением, следствием которого является восстановление и всех остальных тел.
Из приведенного описания становится ясно, что процесс ладования невероятно сложен. Волхвы обучаются этой практике на протяжении десятилетий, поэтому 99% современных «славянских целителей» на самом деле умеют делать все, что угодно, но точно не ладование. И даже если их желание помочь ближнему искренно, одних благих устремлений здесь мало, нужны реальные знания и чистая генетика, проще говоря – предрасположенность, дар.
Также стоит упомянуть о так называемом ладовании воском. Сегодня, если кто-то говорит о данном виде ладования, в большинстве случаев речь идет о банальной «отливке на воск», хотя настоящие ладование воском к отливке не имеет абсолютно никакого отношения. Отливку можно делать самостоятельно, для этого действия необходим минимум эзотерической практики и знаний. Отливка воском неплохо снимает так называемый повседневный негатив, к примеру, когда речь идет о зависти или вожделении со стороны ближнего окружения, но в решении вопросов с порчей или дисгармонией энергетики, вызванной личностными психологическими проблемами, подобная методика практически бесполезна. Ладование воском это своеобразный синтез классического ладования и отливки, при этом важно понимать, что грамотный специалист по отливке может сказать о человеке даже больше, чем этот человек знает о себе. При ладовании воском получаемая восковая фигура демонстрирует энергетическую структуру человека, образно такой результат можно назвать ЭКГ души.
Повторюсь, что в современном мире людей, способных заниматься настоящим ладованием, практически нет. И не стоит доверять разномастным «славянским магам», «ведунам», «волхвам в 36-м поколении» и прочей ереси, которая в лучшем случае ничего не изменит, а в худшем – еще больше нарушит гармонию вашей души. Ладование – это сакральная традиция, это мощный инструмент для взаимодействия с человеческой энергетикой, это уникальный дар, который наши Предки оставили нам, но который мы еще не готовы принять в полной мере.
P.S. При этом ладовать можно не только человека. Существуют практики по ладованию и других живых объектов, а также помещений и даже отдельных экосистем.
Отредактировано Фея (2015-07-24 11:23:29)
Поделиться372015-07-24 11:37:04
Свадебный обряд в традиции наших Предков
Свадебные обряды славян, характерные для традиционной культуры славяно-ариев, живших на территории современной России десятки тысячелетий назад, представляют собой конструктивно простую, и вместе с тем невероятно глубокую с точки зрения идейно-образной парадигмы систему ритуальных действий, направленных на максимальную синхронизацию энергетических структур двух людей. Попросту говоря, в отличие от сущностных черт нынешнего института брака, свадебные обряды славян не сводились к «штампу в паспорте» с последующей феерической пьянкой. У наших Предков свадьба, а точнее – Любомир, представляла собой продуманный до мелочей ритуал, который начинался задолго до массового празднования, хотя таковое, конечно же, имело место.
Фактически зачин Любомира представлял собой традиционный обмен кольцами между женихом и невестой («обручение», от древнерусского названия кольца – «обруч»). Это действие можно было производить как наедине, никого не ставя в известность, так и в присутствии друзей или родственников. В любом случае жених заранее оповещал семью невесты о своем намерении и в обязательном порядке получал благословение как со стороны своих родителей, так и со стороны родителей своей избранницы. В процессе обмена кольцами (обязательно – серебряными, ведь серебро является максимально энергоемким металлом) жених отдавал невесте кольцо, которое до этого носил достаточно длительное время, в идеале – с двенадцати, либо с шестнадцати лет. Невеста взамен отдавала жениху свое кольцо, так же носимое ею многие годы. Однако полученные женихом и невестой кольца не одевались на пальцы, а размещались на шее на серебряной цепочке.
Жених и невеста должны были ходить с полученными кольцами, как минимум, шестнадцать (под другим данным – сорок) дней. Это позволяло каждому из них «настроиться» на энергетическую структуру своего избранника (избранницы). Затем в назначенный день (собственно Любомира) жених и невеста в присутствии волхва и родичей надевали друг другу новые кольца, изготовленные специально для них родовым мастером. Одновременно они возвращали друг другу кольца, которые до того носили на шее. Новое кольцо одевалось на безымянный палец правой руки, а «возвращенное» - не безымянный палец левой. В результате суженные «замыкали» друг на друге собственную энергетику. С этого момента они связывали свои жизни и свои судьбы в неразрывный узел.
Свадебные обряды славян помимо обмена кольцами, получения родительского благословения и благословения волхва в день Любомира могли включать в себя множество других событий, но никогда в них не присутствовали «выкупы» и прочие глупости, появившиеся с приходом на Русь христианства. Чаще всего жених при «честном народе» демонстрировал свою молодецкую удаль в поединке с братьями или другими родственниками невесты. Поединки проходили на деревянном (либо стальном, но не заточенном оружии), однако мужчины бились в полную силу с целью максимального приближения к реальной боевой обстановке. Нередким вариантом была совместная охота, которая также позволяла семье невесты оценить охотничье и воинское мастерство жениха.
В тоже время невеста «соревновалась» с сестрами жениха в рукоделии, кулинарных дисциплинах. Пение и искусство танца занимали второстепенную роль, потому что умение женщины вести хозяйство справедливо считалось значительно более важным аспектом. Обрядовая часть Любомира обязательно включала в себя обмен кольцами в присутствии волхва, при этом волхв выполнял отнюдь не номинальную функцию. Жрец «присоединял» родовой канал невесты к родовому каналу мужчины. В соответствии со славяно-арийской традицией женщина всегда входила в род мужчины, вместе с тем навсегда покидая свой собственный. Именно поэтому, если по тем или иными причинам семья распадалась, женщина не могла вернуться к своей семье, потому что уже не была ее частью. При этом Любомир (так назывался не только праздник заключения семейного союза, но и сам этот союз) чаще всего мог быть расторгнут лишь по причине гибели кого-то из супругов. У наших Предков факт измены или предательства иного типа в семейном кругу был просто невозможен, хотя правильно будет отметить, что подобные моменты все же имели место, но лишь в качестве исключений, справедливо подтверждавших правило, незыблемый канон
Свадебные обряды славян могли включать в себя посещение дома невесты, но основное празднество проходило доме жениха. Разумеется, Любомир включал в себя посещение капища, где верховный жрец (чаще всего – волхв) связывал судьбы влюбленных. Также праздник мог быть «разбавлен» молодецкими забавами, вроде кулачного боя или игре в «пояски». К вечеру зажигались костры, вокруг которых традиционно водили хороводы. При этом зачастую для молодежи делалось два отдельных костра, вокруг одного из которых хоровод водили только парни (противосолонь – против солнца), а вокруг другого – только девушки (посолонь – по солнцу). Хороводы выстаивались таким образом, чтобы в определенной точке они чуть-чуть касались друг друга. Когда жрец подавал соответствующую команду оба хоровода останавливались и получалось, что один из парней останавливался ровно напротив одной из девушек. Их объявляли парой, отводили в сторону и движение хороводов продолжалось. Когда получалось девять пар, хороводы расходились и каждую из пар по очереди жрец ставил между кострами, они соприкасались спинами, но смотрели в разные стороны, прямо перед собой. Все участники обряда вслух произносили «Явь! Навь! Правь!», после этого парень и девушка должны были повернуть голову либо влево, либо вправо. Если оказывалось, что они смотрят в одну сторону, считалось, что боги благословляют их. Тем парам, которые проходили это своеобразное испытание, жрец давал соответствующие наставления. Это ни в коей мере не говорило том, что паре обязательно суждено в будущем стать мужем и женой, зачастую речь могла идти и о дружбе.
Главный свадебный обряд славян, Любомир, включал в себя множество подобных ритуалов, большинство из которых имели конкретную идейную подоплеку. Конечно, Любомир включал в себя и масштабное застолье с поздравлениями и благословениями. При этом важно понимать, что наши Предки не пили алкоголя, ни в каком из его проявлений. Поэтому все праздники проходили «трезво», но значительно более ярко и весело, чем это происходит в нынешние дни. Особенно если праздник проводил опытный жрец, способный «раскручивать» энергетику участников, позволяя им наполняться первозданными, стихийными силами.
P.S. Необходимо понимать, что понятие «Любомир» применимо к трем разным явлениям. Любомир – как традиционный ежегодный праздник. Любомир – как заключение семейного союза между представителями двух родов. Любомир – как собственно семейный союз. В последующих статья мы обязательно коснемся и других аспектов Любомира, которые не были освящены в данном материале.
Поделиться382015-07-24 16:40:19
Погребальные обряды славян
В плане отношения к усопшим и к факту смерти в целом культура славяно-ариев кардинально отличается от мировоззренческих концепций большинства религиозно-этических концессий и социокультурных образований, имевших место на Мидгард-Земле за последние тринадцать тысяч лет. И здесь нужно начать с самого понятия смерти. Слово «смерть», которое сегодня пишется «урезанным» вариантом святорусской буквицы, изначально имело руническое (а точнее – каруническое) начертание. Трехрунница, составляющая понятие «смерть», дословно обозначала следующий образ: «смена мерного тела». Фактически современный «буквичный» вариант, полученный частичным сращением основ соответствующих словоформ, во многом схож с оригиналом, даже по звучанию. Конечно, с точки зрения «официальной» русской лингвистики подобные метаморфозы с языком принципиально невозможны. Но о чем здесь говорить, если с точки зрения «официальной» истории Рарог был шведом-узурпатором, а Петр Первый – «в доску» русским царем-прогрессором?.. Поэтому, как говорится, не будем о грустном.
Так или иначе, но наши Предки воспринимали смерть, как естественный, органичный элемент существования любого объекта во Вселенной, будь то человек или Солнце. Это не «переход в лучший мир», это продолжение жизни, но в следующей мерности (мире, реальности), либо цикличное возвращение (перерождение, реинкарнация) в трехмерную реальности ввиду тех или иных причин (чаще – негативного характера). Это не говорит о том, что детям и жене не жаль было умершего отца или брата, погибшего на войне. Конечно, люди горевали, но – в меру. Никто не заходился истерическим плачем, потому что было понимание и осознание.
Для славяно-арийской культуры было характерно кродирование, или как это принято называть сегодня – кремация. Труп усопшего располагался на специальной колоде, сложенной из бревен, и затем поджигался. В действительности практиковалось сжигание вместе с ушедшим его личных, особенно дорогих ему вещей. Для воинов – это оружие, для ремесленников – инструменты. Коней и жен никто никогда не сжигал, вопреки расхожему мнению современных «ученых» наши Предки были не столь «первобытны». Как минимум, однозначных исторически задокументированных фактов, подтверждающий данный тезис, не обнаружено.
В традиции народов Скандинавии и Британских островов, которые являются прямыми наследниками древних славяно-арийских Родов, вплоть до Средневековья сохранялся несколько иной вариант кродирования. Человека располагали не на деревянной колоде, а на ладье, которая поджигалась и направлялась по течению реки. Эта традиция связана с культурной деградацией северных народов, который уже к началу «нашей эры» потеряли большую часть знаний о собственном происхождении и своих исконных обрядах. Тем не менее, у горящей ладьи, уносившей усопшего быстрым течением реки, также был очевидный образный подтекст.
После сжигания тела, прах помещали в специальную керамическую урну, которая затем располагалась в кургане, в свою очередь располагавшемся в Долине Мертвых. Долиной Мертвых или Городом Мертвы (как сейчас принято говорить – Некрополем) наши предки называли часть поселения, которая располагалась на западной стороне реки. То есть на восточном берегу находилось само поселение, а на западном – погост, курганы, на «современном» языке – кладбище, где никто не жил. В Городе Мертвых курганы располагались в шахматном порядке, чтобы солнце равно освещала все надгробные плиты. Конструктивно курган представлял собой яму, в центре которой располагался саженный столб, на котором стоял специальный деревянный ковчег. В ковчег ставили урну с прахом и яму засыпали. Сверху помещали каменную плиту, без каких-либо надписей или отличительных черт, потому что родственники всегда могли найти место погребения родича, как бы мы сейчас сказали, интуитивно. Все курганы были равны, вне зависимости от статуса и положения человека при жизни.
В процессе погребения зачастую устраивались воинские игрища. Для этого в Городе Мертвых существовало специально отведенное место, подобное ристалищу. На нем воины, провожая родича в иной мир, отдавали ему дань имитацией жестокой сечи. Постановочная битва обычно предварялась речью жреца, руководившего погребением. Жрец говорил не много, он славил Богов и Предков, и просил их по справедливости судить усопшего. Обращался к Удрзецу, богу-проводнику мертвых. После погребения все покидали Город Мертвых, организовывалось застолье, на котором никто никогда не плакал. В целом проявление негативных эмоций по-поводу смерти в процессе погребального обряда было неестественным. То есть родичи, конечно, грустили, но это не мешало им смеяться, петь и танцевать. Впоследствии с приходом в жизнь славян хмельных напитков погребальные обряды стали дополняться масштабными гуляньями.
Таким образом, исконные погребальные обряды славян кардинально отличались от того, что мы видим сейчас. Наши Предки не склонялись в благоговейном ужасе перед смертью, они чтили ее, как закономерную часть жизненного цикла. И отношение к смерти было соответствующее, уважительное, естественное.
Отредактировано Фея (2015-07-24 16:45:43)
Поделиться392015-07-24 16:52:31
Славянские очищающие обряды
Наши Предки хорошо представляли себе базовые принципы функционирования человеческого организма и его энергетического каркаса. Именно каркаса, ведь лишь одно из восьми энергетических тел человека – внешнее, остальные находятся внутри физического тела, формируя и поддерживая его. Наши предки знали, что физические болезни чаще всего имеют эмоциональную, ментальную или энергетическую подоплеку. Разрушение физического тела – всегда следствие, результат разрушения какого-то из энергетических тел (или сразу нескольких). При этом далеко не в каждом случае сам человек может быть виноват в подобном исходе. Именно поэтому наши Предки создали целый спектр самых разнообразных очистительных обрядов.
Фактически любой обряд очищения у славян представлял собой комплекс ритуальных действий, направленных на избавление от негатива – физического, душевного и духовного. Речь идет о системе, созданной многие тысячи лет назад, детально проработанной, позволяющей избавиться от болезней, выровнять энергетические потоки в теле человека, очистить его родовой канал (звено между отдельной личностью и кровно связанными с ним предшествующими поколениями).
Существуют простейшие славянские очищающие обряды, цель которых, образно выражаясь, заключается в устранении бытового мусора, негатива, который накапливается в душе каждого из нас в любых естественных условиях. Это зависть, похоть, откровенная ненависть, то есть чувства, стороннему влиянию которых мы подвергаемся ежедневно. Кто-то жаждет нас в плотском смысле, кто-то завидует нашему успеху, кто-то ненавидит нас, потому что нам что-то удается, а ему – нет. И хотя в обществе наших Предков места подобным чувствам практическим не было, все же не стоит его идеализировать.
Один из славянских очищающих обрядов, направленных на нейтрализацию подобного негатива, - отливка на воск. Отливку может проводить любой человек, здесь достаточно знать соответствующую последовательность действий и обладать стойким желанием избавиться от проблем. Чаще всего один человек проводит такой ритуал над другим – другом или близким, но вполне реально провести его самостоятельно, над самим собой. Отливка на воск удалит все, что мы накопили за последнее время, в том числе – внутреннее напряжение, неудовлетворенность, усталость от забот, эмоциональные проблемы, душевные переживания и смятение. Также отливка – отличный вариант борьбы со сквернословием и сглазом.
Если речь идет о какой-то более существенной проблеме, глубокой эмоциональной травме, направленном (но не профессионально реализованном) негативе, то зачастую использовалась так называемая наскрутка. Чаще всего наскрутка производится с куриным яйцом. В данном случае нежелательно производить ее самостоятельно, но специальных навыков опять же не требуется. Наскрутка не избавит от порчи, но стабилизирует энергопотоки во всем теле, выведет бытовой негатив и сильный сглаз. Это наиболее распространенный славянский очищающий обряд индивидуального типа.
Однако самыми мощными считались комплексные очищающие обряды народного характера. Речь идет, к примеру, о прыжках через костер и купании в проруби во время Коляды (Менари, день зимнего солнцестояния). Перепрыгивая через огонь, человек очищает свою душу, ныряя в ледяную воду он закаляет свое тело, а проходя по углям – укрепляет дух (плюс акупунктурный и термический пассаж стоп, что весьма полезно для организма). В сочетании со славлениями Богов и Предков, участии в общем хороводе, «раскручивающем» и выравнивающим суммарный энергопоток всех участников, подобные очистительные обряды действительно способствовали комплексному укреплению организма.
Наиболее мощным из подобных (народных) очищающих обрядов считался день летнего солнцестояния или праздник Купалы. Ведь именно Купала – бог очищения души, духа и тела. Это бог-покровитель совершенствования, как духовного, так и физического. Поэтому любой очищающий обряд, проведенный на Купалу, всегда имеет особую силу. При этом, разумеется, очищающие обряды всегда проводились только во время восходящей луны (исключение мог составить только тот же Купала).
Но здесь стоит отметить, что снятие порчи (настоящей, скажем так, профессиональной) или решение других, действительно серьезных проблем, не могло быть произведено самостоятельно. В подобных случаях славяне проводили особые очищающие обряды, в которых принимали участие волхвы, а чаще – целители. И здесь уже речь идет о сакральных обрядовых действах, о работе с тонкой энергетикой, поэтому описания таких ситуаций вы не найдете ни в сети, ни в «бумажных» источниках, даже самых старых. Это знания, которые передаются из уст в уста, от учителя к ученику. Потому что, во-первых, для человека, не обладающего соответствующими возможностями (скажем по-современному – даром), такие знания бесполезны. Во-вторых, любое лекарство, как известно, можно сделать ядом, а сильное лекарство – сильным ядом.
Среди славянских обрядов очищения особое место занимает обряд очищения Рода. В данном случае речь идет опять же о ритуальном действии, которое не относится к разряду бытовых и не может проводится собственными силами. Обряд очищения Рода предполагает участие волхва (именно волхва, а не просто жреца), или даже нескольких волхвов. Но подобный обряд может понадобиться лишь в случае наличия (наложения) родового проклятия, что в свою очередь представляется явлением, скажем так, не слишком частым. Нужно понимать, что обряд очищения Рода затрагивает все пласты реальности – Явь, Навь и Правь. Во время подобного ритуала волхв работает с родовым каналом не отдельного человека, а всего рода этого человека, включая предшествующие и последующие поколения. И, вероятно, не нужно упоминать о том, сколько сил (чаще всего – лет жизни) за это потом отдаст волхв. Немало, это факт. Поэтому речь должна идти о действительно серьезной проблеме, и если проклятие получено вполне закономерно, за действительно страшные злодеяния или нечестивость, то никто никогда не возьмется проводить подобный обряд.
При этом любой славянский очищающий обряд не подменяет собой целенаправленное совершенствование души, духа и тела. То есть когда у человека, извините, выскакивает геморрой только потому, что он сутками не встает с дивана, никакой обряд ему не поможет. А если последняя прочитанная вами книга – букварь, никакой очищающий обряд не вернет вам «ясность и остроту мышления», потому как такой не наблюдалось изначально. Славянские обряды очищения – это своеобразные бонусы, помощь тем, кто в ней объективно нуждается.
Поделиться402015-07-27 22:21:46
- Уважение: [+170/-3]
- Позитив: [+186/-1]
- Последний визит:
2019-07-05 01:15:08
зальотное насекомое написал(а):
Первый раз слышу.
Я тоже впервые слышу. Наши пращуры рассуждали вселенскими категориями оказывается.
Фея написал(а):
В частности под защитой этого Небесного воина находятся все Земли созвездия Макоши (Большая Медведица), а также Земли в системе Ярилы-Солнца (Солнечной системы).
Фея написал(а):
Руевит и его братья защищают локальные пространственно-временные точки.
Ха)) Наши предки и о них знали? Сдается мне, что пояснение к персу ново-эзотерическое, но не древнеславянское.
Поделиться412015-07-27 22:30:39
Gray Hunter написал(а):
Ха)) Наши предки и о них знали? Сдается мне, что пояснение к персу ново-эзотерическое, но не древнеславянское.
А огненные колесницы в небе в Библии? А рисунки космонавтов на древних строениях?
Думаю предки гораздо больше знали, чем сейчасные новоэзотерики.
Поделиться422015-07-27 22:38:20
- Откуда: Питер
- Уважение: [+196/-0]
- Позитив: [+9/-1]
- Пол: Женский
- Последний визит:
2019-02-12 00:28:58
Gray Hunter написал(а):
Наши пращуры рассуждали вселенскими категориями оказывается.
А почему нет? Думаю, наши предки весьма продвинутыми были.
Поделиться432015-07-27 22:46:20
- Откуда: СПб
- Уважение: [+10/-0]
- Позитив: [+10/-0]
- Пол: Женский
- Последний визит:
2018-11-16 20:49:03
Юль, очень интересно, но еще не все усвоила... надо подумать))) Спасибо за тему.
Поделиться442015-07-27 22:53:20
- Уважение: [+170/-3]
- Позитив: [+186/-1]
- Последний визит:
2019-07-05 01:15:08
Фея написал(а):
А огненные колесницы в небе в Библии? А рисунки космонавтов на древних строениях?
Никто колесницы не отменяет, но мыслить вселенско-пространственными категиями вряд-ли могли. Поэтому пояснение к герою-богу не вяжется с пониманиями древних славян. Они мыслили стихиями, а не временными континиумами-ми))
Поделиться452015-07-27 23:44:22
- Уважение: [+149/-0]
- Позитив: [+102/-0]
- Последний визит:
2024-04-06 23:33:18
Gray Hunter написал(а):
Поэтому пояснение к герою-богу не вяжется с пониманиями древних славян.
Конечно. Это жеж современная трактовка, адаптированный перевод так сказать.) Я просто не встречала Руевита, когда занималась славянской мифологией, но это ничего не доказывает. Вернее, доказывает мою невнимательность.))
Поделиться462015-07-28 10:27:30
- Уважение: [+149/-0]
- Позитив: [+102/-0]
- Последний визит:
2024-04-06 23:33:18
Юль, я капельку добавлю?
Берегиня
Берегиня
Берегиня – в мифологи древних славян дух-покровитель, оберегающий достойных сынов и дочерей рода. Достойных – значит живущих по законам предков, первый из которых гласит: жизнь человека определяют его деяния, а мерилом всего является совесть. Жизнь в соответствии с канонами чести, достоинства, жизнь в согласии с собственной совестью – это удел достойных. Таких людей Берегиня защищает от зла и горя.
Очевидно, что это существо женского пола (с женской полярностью энергетики) и вполне добродушное, не несущее в себе ни капли негатива. Берегини защищали одиноких путников от порождений Нави, в том числе от упырей, лоскотух и мавок. В древних легендах есть упоминание о том, как Берегиня спасла мужчину от песни Сирина: она своими руками накрыла его уши и увела в сторону от опасного пути. Также встречаются сведения о том, что Берегини защищали воинов в праведном бою. Возможно, в данном аспекте образ Берегини плотно переплетается с образом Валькирии, женщины, защищающей своего мужчину обережным кругом (не путать с древнескандинавскими девами-воительницами!).
[url=http://uploads.ru/QGkeK.jpg]
[/ur
Берегиня чаще всего изображается как молодая светловолосая девушка в простом платье светлых оттенков. Она всегда имеет грустно-доброе выражение лица и немного прозрачна, как и положено духу. Теоретически Берегиня сама по себе относится к существам Нави, но этот момент, как и факт происхождения Берегинь является достаточно спорным. По одной из версий Берегинями становятся молодые девушки, просватанные, но погибшие до замужества в результате происков злых сил. По другой версии Берегини – это девушки, пострадавшие от надругательства и покончившие жизнь самоубийством. Есть иные версии, гласящие о том, что Берегинями после смерти становятся сильнейшие ведуньи рода или добрые сердцем женщины, давшие роду немало славных потомков.l]
В любом случае Берегиня – персонаж положительный. Это понятно даже из ее имени, которое явно происходит от слова «беречь». Видимо, в образе Берегини наши далекие предки скрыли максимально обобщенный символ природы, помогающей достойному человеку бороться со злом. Это добрый и открытый образ, насквозь пронизанный любовью, несущей в себе, однако, некую толику грусти. Береза и плакучая ива – деревья Берегини. Ее символ – руна Берегиня, олицетворяющая собой Судьбу, способную в равной степени как дарить жизнь, так и отнимать ее (здесь Берегиня близка к образу богини Макоши), а также земное женское (материнское) начало. Возможно, под Берегинями наши предки подразумевали вид «добрых» русалок, не несущих для человека никаких отрицательных моментов.
Поделиться472015-07-28 10:37:07
- Уважение: [+149/-0]
- Позитив: [+102/-0]
- Последний визит:
2024-04-06 23:33:18
Ой, еще чего попалось... Димке будет особенно интересно.)))))))
Велесов День
24 февраля
Велесов день - Середина зимы. Вся природа в ледяном сне. И только одинокий Велес Коровин, наигрывая в свою волшебную дудочку, ходит по городам и весям, не давая загрустить людям. Злится Марена-зима на Велеса, напуская на него лютый мороз, а на скотину «коровью смерть», но одолеть, не может. Поселяне в этот день кропят скотину водой, приговаривая:
«Велес, скотий бог!
Дай счастья на гладких телушек
На толстых бычков
Чтоб со двора шли - играли
А с поля шли - скакали»
Молодицы в этот день пьют крепкий мед, чтобы «коровы были ласковы», а затем бьют своих мужей днищем (доской для прядения льна), чтобы «волы были послушные». В этот день в требу приносится коровье масло. После зачина женщины совершают обряд опахивания для отгона «коровьей смерти». Для этого выбирается повещалка, которая повещает по всем домам: «Пора унять лихость коровью!». Женщины омывают руки водой и утирают их рушником, который носит повещалка. Затем повещалка приказывает мужскому полу «не выходить из избы ради беды великия». Повещалка с воплем: «Ай! Ай!» бьет в сковороду и выходит из села. За ней идут женщины с ухватами, помелками, серпами и дубинами. Повещалка, сбросив с себя рубаху, произносит с неистовством клятву на «коровью смерть». Повещалке одевают хомут, подвозят соху и запрягают. Затем, с зажженными лучинами трижды опахивают селение (капище) «межеводной» бороздой. Женщины следуют за повещалкой на помелах в одних рубашках с распущенными волосами.
http://www.barnaul-altai.ru/news/img/calendar/veles.gif
Горе тому, кто во время шествия попадется навстречу, будь то животное или человек. Его бьют палками без пощады, предполагая, что в его образе скрывается «коровья смерть». Когда-то в старину, попавшихся навстречу убивали насмерть. Иных женщин заподозренных в злом умысле, завязывали в мешок с кошкой и петухом, а затем зарывали в землю или топили.
По окончании шествия - обрядовый бой Велеса и Марены. Под подбадривающий крик собравшихся: «Велес, сшиби рог с зимы!», ряженый, одетый Велесом (турья личина, шкура, копье), сшибает «рог с Марены». Затем начинается пир (запрещено употреблять говядину) и игрища.
Поделиться482015-07-28 11:13:21
зальотное насекомое написал(а):
Когда-то в старину, попавшихся навстречу убивали насмерть. Иных женщин заподозренных в злом умысле, завязывали в мешок с кошкой и петухом, а затем зарывали в землю или топили.
Сдается мне это сильно поздние славяне уже так агрессировали. Где я брала инфу, там автор сайта настаивал на том, что все приписанные славянам буйства и агрессия- это уже очень поздние обряды, не имеющие отношения к действительно древним мудрым нашим пращурам.
Но в целом интересно про Берегиню, Лен)
Про Велеса явно уже поздний "ремикс"))
Поделиться492015-07-28 11:19:10
Ленуш, дополняйте все, ты чего испрашиваешь разрешения) Славяне мы или где?))
Попалась былина- сказание интересное. Очень длинное, закатываю под кат
*кому интересно почитайте. Слог как белая строка...
Микула Селянинович
Весь мир первобытный был царством богов.
По мере далеких своих расселений,
Бродячие орды тех первых веков
С собой разносили богов своих древних
И древний обычай по новым странам;
С народным развитьем, старинные боги
Потом изменялись, и их именам
Давалось нередко другое значенье;
Но власть их была неизменно-страшна.
Из дивов стихийных они становились
Вождями племен; им вручалась страна,
От них исходили добро и зло в мире;
Они назначали себе города
И целые земли, как будто в уделы...
У каждого рода своя есть звезда
И бог свой родимый, кого почитал он
Как высшего бога.
Восток сохранял
Всех дольше их образ, таинственно-грозный.
Как он от начала весь мир заражал
Своим любодейством и жаждою крови;
Так точно любили и боги его
Кровавые жертвы и жили открыто
В гнуснейшем разврате, не дав ничего
Тогдашнему миру из благ их небесных.
Одна лишь Эллада смогла превратить
Стеклянную гору богов первобытных
В Олимп лучезарный, и край озарить
Его благотворным, весенним сияньем.
Древнейший Сварог здесь отцом стал земли,
И больше царем, чем таинственным богом;
Он сбросил былые размеры свои,
И в образ облекся земной человека;
Здесь боги такие же люди, как он,
С чудесною только, божественной силой.
Рим, этот всемирный царь древних времен,
Дал всем божествам чужим право гражданства,
И тем еще больше их сблизил с землей.
Но Север далекий, угрюмый, пустынный,
Почти что безлюдный, сулил той порой
Немного удобства в благому развитые.
Какими с Микулою боги пришли,
В том самом же виде они и остались;
А многие вовсе исчезли с земли,
Едва нам покинув туманный свой образ
И темное имя. Микула входил
В старинное царство Варуны-Водана,
Того божества, чей дух мрачный царил,
Среди облаков и холодных туманов
Воздушного моря. Но древний Водан
И сам начинал той порой раздвояться:
На Западе был он, как встарь Океан,
Бог-тучегонитель, дух яростный бури,
Царь браней, властитель седых облаков,
Сих грозных Болотов или исполинов;
Но Вырий, древнейший рассадник богов,
В Варуне уж видел преемника Дня;
Там он становился владыкой небес,
Владыкой, не только грозы, но и света,
Божественным Вишну. В нем был и Зевес,
И светлый Ормузд, и блистательный Индра,
И красное Солнце, и наш Святовит.
Как главный Сварожич, он там стал главою
Богов всех арийских; его новый вид
Вмещал и творца, и защитника смертных.
На Западе он, бог заоблачных стран,
Воздушного моря и всех вод небесных, ..
Спустился оттуда в земной океан,
И сделался просто верховным владыкой
Подводного царства, приняв от славян
Названье Морского царя, Водяного
И старого Деда; а вместо него
Властителем неба и туч громоносных,
Отцом всех народов к мира всего,
Царем лютых браней и вещего знанья,
Теперь воцарялся другой властелин,
Ему соимянный, но бог совсем новый,
Глава светлых асов, Полночный Один.
Пришел ли он так же, подобно Микуле,
Здесь и далее в поэме имя
Один, произносится как Один.
Из стран отдаленных Востока, иль он
Родился на Западе после Водана:
Но он очень скоро там, с древних времен,
Его занял место. Мы только заметим,
Что этот Один и Микулин брат, Щит, -
Сперва не одна ли они оба личность?
История весь мир арийский роднит;
Бродячие асы заимствуют древле
Немало обычаев, даже богов
И самый щит круглый, от ванов оседлых,
И скифский князь-Щит мог, в теченьи веков,
У них превратиться в отца их, Одина.
Микула и асы в начале времен В одном жили крае.
Когда ж они вышли? Каких был Микула главою племен?
Какими путями пришел он с Востока?..
Известно одно лишь, что в древности он
Под небом блестящим жил светлого Юга,
Он помнит поныне мир этот чудес,
Тот мир титанический, где еще долго
Земной мир сливается с миром небес;
И этих титанов, и светлых богов,
Чьи битвы ужасные длились столетья;
И блеск и сиянье их чудных дворцов,
Наполненных дивною славой небесной.
Он помнит зверей первобытных лесов,
И целые долы, покрытые силой
Побитою чьей-то безвестной рукой...
Отчасти он помнит и самый поход свой
За тридевять царств, в мир какой-то иной...
Куда лее? На Запад, тогда еще темный.
И здесь силлурийский период земли
За ним и девонский, полипов, кораллов
И лилий морских, невозвратно прошли.
Прошел и век каменноугольный, век тот
Смолистых и хвойных гигантских дерев,
Огромнейших ящер и рыб исполинских;
Когда, вверху рыхлых наносных пластов,
Явились песчаник и белая известь,
А влажная почва, морские брега
Кишеть начинали семьей земноводных
И птиц исполинских, и уже нога
Местами ступала гигантских животных,
Еще безобразных и сложных зверей,
Огромных тапиров, иль мастодонтов,
Ужасных драконов, летающих змей;
Кругом уж вздымались слои меловые,
Еще изменяя поверхность земли...
Свершился период и делувиальный,
Когда поселенцы с Микулой пришли.
Местами мог каменный век быть пещерный,
Местами ж позднейшие люди могли
В те дни знать и бронзу.
Заметно, он вышел
С родного Востока, когда бог Водан
Облекся уж в образ благой Святовита,
Иль светлого Вишну; а здесь океан
Всемирный сошел с возрожденной Европы.
Он мог лишь идти по окраинам гор,
Среди благодатной такой лее природы,
Что он там покинул. Потом его взор
Упал в глубь широкой, зеленой равнины;
Вода лишь сбежала со влажной земли;
Все благоухало, рои насекомых
Жужжали по воздуху; а там, вдали
Уже означались холмы и дубравы,
На солнце сверкали речные струи...
Тогда стал спускаться он с высей нагорных.
Но дни первобытной борьбы не прошли,
Один мир волшебных, зиждительных сил,
Мир огненных радуг, гигантских растений,
Ужасных чудовищ, едва лишь вносил
С собою жизнь новую в это броженье;
Другой мир таких же могучих начал,
Еще лучезарней, могучей, роскошней,
Его незаметно уже вытеснял
И сам воздвигался на этих обломках:
Один бог устраивал светлый чертог
Себе из цветов и блестящей лазури;
Другой, закопченный иль мокрый до ног,
С тяжелым трезубцем иль молотом длинным,
Еще копошился средь илистых вод
И темных расщелин горящих вулканов.
Микула наш видел с далеких высот
Тех гор, что издревле звалися Кавказом,
Край новый; он видел и древних богов,
Еще довершавших его устроенье,
И их первобытных, стихийных сынов,
Земных и воздушных болотов-титанов,
Главой досягавших еще облаков.
Пред ним копошилися целые сонмы
Неведомых чудищ, то жгущих огнем,
То плесом прудивших теченье речное;
Пойдет он направо - склюют там живьем,
Налево - растащат на мелкие части.
Над самым Микулой, среди грозных скал
Подоблачных, в высях седого Кавказа,
Закутанный в тучи, угрюмо лежал, -
Выше леса стоячего,
Что пониже облака ходячего,
Урод-уродище,
Святогор богатырь.
Почти под пятой великана ревут
Живые потоки, реки Самородины;
Над буйной его головою снуют
Орлы поднебесные, метели снежные
По ребрам, как черные мухи, ползут
И лепятся силы-орды переходные;
А он, богатырь исполинский, лежит,
В туманные ризы и в тучи закутанный.
Гнетет молодчину его, тяготит
Своя сила грузная, мощь богатырская;
Нет равного силой на свете ему,
Чуть держит уродища - матерь сыра-земля.
Лишь он шелохнулся, - по краю всему
Идет стук и грохот, ревет буря темная;
А только привстал он - глава в облаках,
Затмилося солнце, не видно дня ясного,
Шумят леса, реки кипят в берегах,
Сыра-земля стонет, - как море, колышется.
Направо Микулы, пустыней глухой
Тянулось вдали неподвижное море
Степей беспредельных, мир этот родной
Степных Колыванов' и дивов бродячих,
Где с дикой, голодной ордою своей
Носился, как прежде, второй брат Микулы,
Стрела-князь; что позже от русских людей
Так метко был прозван Кощеем-бессмертным.
Как шмель, он носился по дальним странам
И только возникнувшим царствам Востока,
Являясь нежданно, как ветер, то там,
То здесь, с своей ратью, силой змеиной.
С вершины Кавказа, с Полночи глухой,
К нему прибывали все новые орды
И новые дивы, тот люд подвижной,
Те мощные мужи стрелы и колчана,
Чей грозный мир долго еще клокотал.
Кипящим котлом средь былого Востока,
И огненным ливнем его обдавал
До Нильских брегов и пустынь Эфиопских.
На Запад от гор, по Эвксинским брегам
Давно расселялись отважные кимвры,
Что ныне относят у нас к племенам,
Родным нам, славянским. Левей жил брат Инда,
Божественный Буг, кого чествовал край
Потом от Карпат и до моря Морозов;
За ним жил сын Дуны, могучий Дунай,
А ближе - их родич, Днепр славный Словутич,
И также его брат, воинственный Дон;
В глуши гор Карпатских жил Днестр еще вольный,
В те дни уж известный у южных племен,
Торговлей своей янтарем многоценным.
Колыван-богатырь - кочевник.
На Полночь вздымалося море лесов,
Лесов первобытных, под чей, полный тайны
И вечного мрака, угрюмый покров,
Еще не ступала нога человека, -
Дремучее царство стихийных духов,
Мир дивов и чудищ лесных и воздушных;
Где царствовал темный бог Ночи седой
И древняя Влажность, куда один разве
Могучий сын Солнца, их враг роковой,
Лесной царь-Огонь, сын Перуна, Сварожич,
Сухман богатырь, лишь он разве один,
Себе пролагать мог свободно дорогу.
Микула заметил с нагорных вершин,
Как он, богатырь, там бродил и работал,
Особенно темной ночною порой,
То грозно дымяся подобно вулкану,
То неба касаясь кудрявой главой,
То в образе сопок, столпов огневидных,
Блуждая по темным лесам и горам,
То бурной рекою иль огненным морем
Разлившись вдали, по ночным небесам,
И заревом ярким покрывши весь Север.
Все это Микула видал столько раз
И эти картины стояли так долго
В глазах у него, что народный рассказ
Досель поражает своею полнотою
И яркостью красок. Раз поднял Кощей
Рысиный свой взор на Кавказские горы;
Глядит он туда из широких степей,
И видит вьющийся дым, и горами
Идущего с главной семьею своей,
Отца земледелья, родного Микулу.
Он долго смотрел на дым этот густой,
Вьющийся по небу; потом обернувшись
К своим, говорит им: "Вы видите там?..
Вот он, настоящий хозяин вселенной:
Недолго послужит он данником нам,
Его сыны выгонят род наш отсюда;
Он знает, где смерть обитает моя...
Волки рыскучие, Змеи ползучие,
Птицы клевучие, Горы толкучие,
Моя полевая, степная семья!
Идите навстречу ему, обирайте
Девицами, хлебом их, всяким добром;
Воюйте с ним, грабьте его, истребляйте!"
Услышал и царь Водан, в царстве морском,
О шествьи Микулы к нему, и созвавши
Своих, говорит им: "О дети мои!
Смотрите, подходит к нам вещий Микула,
Всемирный кормилец, владыка земли.
Реки быстрые, Озера светлые,
Заливы широкие, Проливы глубокие,
Катите текучие волны быстрей,
Зовите Микулин род в край наш поморский;
Ведите долблены ладьи их скорей
В широкие наши, раздольные страны!
Микула несет вам век новый с собой,
А вашим потомкам большие богатства,
Храните и чтите род этот благой,
Братайтесь, роднитесь с его племенами:
Микулиной силой и сошкой златой
С небес управляют бессмертные боги".
Между тем Микула с своею семьей
И племенем-родом спустился в равнины.
Природа сияла в блестящих лучах
Палящего солнца весны первобытной;
Земля утопала в зеленых волнах
Высокой травы и цветов благовонных;
Тяжелые ступни откормленных стад
Едва пробивали копытом дорогу
По зелени сочной, сквозь девственный сад
Ползучих лиан или хвойных деревьев.
Обозы их плыли в пучине цветов
И вьющихся злаков, среди изобилья
И разнообразия всяких плодов;
Отважные взоры медяных пришельцев
С немым восхищеньем смотрели кругом,
Приветствуя весело край благодатный,
Подобный тому, что там в мире ином
Остался за ними, на дальнем Востоке.
Но чем они глубже входили в него,
Тем он становился безлюдней, пустынней.
Они не встречали еще никого;
Везде след недавний виднелся потопа;
Один мир волшебных, зиждительных сил,
Блестящего солнца, роскошной природы,
Сиял, зеленел и радушно светил
С веселых дубрав им и ясного неба;
Другой мир наносных холмистых пластов,
Оставленных морем, стоячего ила,
Пластов меловых иль сожженных лесов,
Еще выставлял им гигантские ребра.
Одни божества, в лучезарных венцах,
Смотрели на них с облаков светозарных,
Из тихих дубрав, иль плескались в реках,
Впивая из радуг прохладную влагу;
Другие, в дыму или в тине морской,
Еще копошились по диким вертепам,
По темным ущельям, под зыбкой землей,
Иль с ревом сражались в пространствах воздушных;
Чем ниже спускались они с высей гор,
Тем воздух вкруг них становился тяжеле.
С зыбучих болот, с бесконечных озер
Курились туманы; громовые тучи
Почти не сходили с нависших небес;
Ужасные бури, ветра, ураганы,
Ломали деревья, коверкали лес,
И вмиг превращали жилой край в пустыню.
Местами, остатки огромных костей,
Не то исполинских каких-то чудовищ,
Не то прежде живших тут богатырей,
Громадные толщи сожженных растений,
Торчали в оврагах, промытых водой,
И путь заграждали рекам быстроводным;
Местами тянулся еще целый слой
Подводных полипов, вздымалися груды
Погибших животных морских и камней,
Оставленных только отхлынувшим морем.
Пришельцы встречали чудесных зверей,
Жар-птиц, змей крылатых, ужасных драконов;
В глубоких ложбинах, в заливах глухих,
В болотных трущобах, еще гомозились
Стада допотопных чудовищ морских,
Чешуйчатых гадов, гигантских лягушек;
По мутным озерам, проросшим травой,
Плескалися с криком залетные стаи
Каких-то неведомых птиц, с головой
И шеей змеиной, с плотной перепонкой,
Иль с рыбьими перьями, злобно на них
Оскаливши зубы, как у крокодила.
Местами, средь низменных долов пустых,
Еще копошились в грязи известковой,
Застывшие стаи морских длинных змей,
Громадных улиток, диковинных раков,
Или расползались от блеска лучей
Палящего солнца по влажным ложбинам;
Из чащи прохладной густых камышей
На них выставляла клыки головища
Еще допотопного чуда-слона
Иль мамонта, взбросив свой маленький хобот;
На голом песчаном холму шла война
Не то страшных ящер, не то зверей хищных,
Покрытых густой по спине чешуей,
С змеиным хвостом, с головой носорога;
И дикие крики их, яростный вой,
Собой наполняли немую окрестность.
Знакомый Кавказ был дорогой большой
Племен первобытных, идущих с Востока;
С одной стороны бежит берег морской,
С другой протянулись безбрежные степи...
Микула идти мог, где прежде прошли
Его соплеменники в первое время.
Он слышал, что родичи где-то нашли
Себе большой край, за тремя за реками,
Реками-дунаями, - много земли,
Степной и лесной, - и туда шел по слухам.
Путем он дорогой, конечно, встречал
Прибывших в места этих прежних собратьев,
Где род их бродячий уже кочевал
Из давних времен, между Понтом и Бугом;
Но роду Микулы тот край проходной,
Путь этот открытый с Востока на Запад,
Не мог быть в то время приманкой большой,
Чтоб здесь же раскинуть ему поселенья.
Вошли они в степи. Одною порой
Вдруг слышит Микула глухой гул с Полночи.
Сомкнулась громада, стоит и глядит
На дальнюю Полночь; а там, не то туча,
Не то синий пар над рекою стоит,
Не то пыль густая закрыла полнеба...
Потом табуны показались коней,
За ними блеснули прибрежья речные,
Послышался топот, гам, крики людей,
Мычание стад, скрип телег и кибиток;
И вот впереди всех, как сокол, летит
Младой богатырь, Колыван неизвестный,
С коня, будто туча, густой пар валит,
На броне играет всходящее солнце...
Разумный Микула тотчас же велит
Копать ров громаде, сдвигать колымаги;
Кто гонит стада, кто сбирает детей,
Кто тащит оружье, вздевает доспехи,
Микула в главе всех; равнина степей
Тотчас принимает вид бранного стана.
Но только их стан подвижной приведен
В надежный порядок, все с радостью видят,
Что это бежит к ним родимый их Дон.
Микула выходит к нему с хлебом-солью;
Дон также с радушьем встречает его.
Потом говорит, что бежит из степей он,
За синее море, в главе своего
Великого рода, туда, где Стрела-князь
Воюет с царями восточных племен,
Издревле богатых; но там, на Полночи,
Откуда идет он, воинственный Дон,
Лежит край обильный, обширные степи
И пастбища, реки, озера, леса;
Есть всякая рыба и всякие звери;
Такие же точно, как здесь небеса,
И всяких плодов, птиц, зверей изобилье.
Микула дарит этих пришлых людей,
Чем мог он в то время, от сельских избытков;
А Дон отдарил косяками коней,
И тут же простившись, направился к морю.
Идут они дальше, и слышат опять:
Несется с Полночи еще шум сильнейший;
Дрожит земля, будто подходит к ним рать
Иль страшная сила, валит пар кониный;
Потом табуны показались коней,
За ними блеснули прибрежья речные,
Послышался топот, гам, крики людей,
Мычание стад, скрип телег и кибиток;
И вот впереди всех, как туча, катит
Еще богатырь - Колыван неизвестный;
Дождем сыплют искры от конских копыт,
Тяжелые камни гремят под ногами.
Опять укрепиться Микула спешит,
Велит копать ров и сдвигать колымаги;
Но лишь богатырь показался степной,
Все с радостью видят, что Днепр то Словутич,
Старинный их также соотчич родной.
Микула выходит к нему с хлебом-солью;
Родной Днепр радушно встречает его,
Потом говорит, что идет он с Полночи,
За синее море, в главе своего
Великого рода, туда, где Стрела-князь
Воюет с царями; но эта страна,
Откуда идет он, весьма плодоносна,
И всяким природным богатством полна,
Лишь край этот новый никем не возделан;
А много всего в нем - озера, леса,
Есть всякая рыба и всякие звери,
Такие же точно, как здесь, небеса,
И всяких плодов, птиц и всего изобилья.
Микула дарит также этих людей,
Чем мог он в то время, от сельских избытков;
А Днепр дарит шкуры пушистых зверей;
Затем распрощались они и расстались.
Микула вступает в лесистый Гилей,
Болотистый край, где царила Ехидна,
Мать древняя скифов, еще дикарей,
Как звали их, греки. Но этой порою
Тут жил о немало арийских племен,
Носивших названия Ласточек, Цаплей,
Кабанов, Котов, с самых древних времен
Считаясь в родстве киммериянам-сербам.
Пред вещим Микулой, как синий туман,
Открылося море лесов, первобытных,
Еще мир чудесный неведомых стран,
Племен и народов, быть может, враждебных;
Еще мир таинственный новых чудес,
Чудовищ и дивов, быть может, страшнейших.
Глухою стеною стоит темный лес;
А что за тем лесом, одни знают боги...
"Леса со лесами совиваются,
Ветви по земли расстилаются,
Ни пройти (Микуле), ни проехати!"
Подобно Перуну-Егорию,
Тогда он, (Микула), глаголует:
"Вы лесы, лесы дремучие!
Встаньте и расшатнитеся,
Расшатнитеся, раскачнитеся.
По его, (Микулину), молению,
По его святому терпению,
Отделялись леса от сырой земли"...
А где леса темны моленья не слушают,
Там есть у него, у Микулы, заклятие.
"Встанет он, пойдет в чисто поле,
В широкое раздолье, к синему морю-Океану,
У того синего моря-Океана лежит огненный змей;
Сряжается-снаряжается он
Зажигать горы и долы, и быстрые реки.
Выходит Микула, благословясь,
Выйдет он в чистое поле,
Станет на Восток лицом.
На Запад хребтом".
Он трет два полена - валит дым густой;
Выходит из дыма, с кудрявой главой,
Сухман-богатырь, сын небесного Солнца;
Микула стоит с чашей масла над ним,
И над огнем поливает живым,
А сам заклинает с отеческой лаской:
"Довольно тебе, Царь огненный-змей,
Грозным дивом бродить;
Довольно тебе, На взморий жить,
Горы, долы палить. Молюся тебе,
Сухман-богатырь,
Зажги темны леса,
Очисти по ним
Дороженьку нам,
Раствори небеса".
И внемлет он речи Микулы родной,
Сухман-богатырь, див с кудрявой главой,
И внемлет он вещим его заклинаньям.
Выходит Сухман из костра на траву,
Идет, поднимая все выше главу,
Неслышный, чуть видный, в дремучему лесу;
Но только вступает под сень он древес,
Он быстро растет и берет их в охапку;
Шипит и трещит перепуганный лес,
Коробятся в страхе дрожащие ветви,
Поблекнули листья, и с свистом глухим,
Со всех сторон брызжет багровое пламя.
И молит лес темный Сухмана, сквозь дым:
"Не тронь, богатырь, нас; не мучь ты напрасно,
Все будет, как хочешь"... Но он лишь идет
И мечет по лесу могучие руки;
Захватит пол-леса, тотчас же зажжет,
И вновь идет дальше; а красное пламя,
Как бурные волны, растет все растет.
И огненным морем бежит за ним следом.
Теперь, лес дремучий, теперь лишь держись!
Вот внуки Стрибоговы с шумом подвозят
Ему колесницу, в нее запряглись,
И с визгом, и с гиком помчались по чаще;
Еще стал свирепей ужасный Сухман;
Полнеба покрыл он удушливым дымом,
А в след за ним льется огня океан...
Бегут как шальные и мечутся звери
И дивы, с неистовым криком летят
И вьются над лесом чудовища-птицы,
Ползут по горящей золе и шипят
Ужасные гады... А он все несется,
Едва уже видный среди облаков,
В багровом тумане.
И вот, пред Микулой
Широко лежит, будто темный покров,
Стрибог - славянский бог ветров.
Открытое поле. Кой-где одиноко
Чернеют стволы обгоревших дерев,
Как мрачные остовы мертвых титанов,
Когда-то царивших по этим местам;
Лишь красное пламя чуть видною змейкой
Порой пробежит по обугленным пням,
И снова, раздутое огненным вихрем,
Подымется к небу столбом золотым,
Над серою грудой угасшего пепла;
Иль дерево рухнет со скрипом глухим,
И брызнут фонтаном вокруг него искры.
Микула и род его, племя, вошли
В сплошные равнины страны приднепровской;
Пред ними лежал край обильной земли,
Как бы ожидавший их только прибытия,
Чтоб сделаться садом Полуночных стран
И дать отдаленным Микулы потомкам
Прозванье от греков, Георгов-Полян,
рои самои древнейшей страны замледельцев,
Где позже гораздо, иль той же порой,
Столь мало известной, их вещие братья
Кий, Щек и Хорив, с молодою сестрой,
Живущей поныне, прекрасной Лыбедыо,
Построили Киев. Здесь встретила их
Днипра-Королевишна, вещая вила,
Царица-валькирья мест этих глухих,
Что греки считали страной амазонок,
Воинственных дев, наводивших собой
Таинственный страх на былую Элладу.
Они занимались одною войной,
Чуждались мужчин, тихой жизни семейной;
Звериная кожа на плечах зимой,
Покров легкий летом, служил им одеждой;
Их сборный кружок был родной им семьей,
А воля царицы их - высшим законом.
С копьем, обожженным из дуба, в руках,
С стрелами с насаженной костью, в колчанах
В той легкой одежде на голых плечах,
Они проносились воинственной ратью
По темным лесам, по ложбинам степным
В соседние с ними и дальние страны,
Грозя непрестанно народам чужим
Чудесною их, беспощадною силой.
И горе тому, посягнуть кто б посмел
На девственный край их иль стыд их девичий;
Они закидали б его тучей стрел,
Или растерзали б, как хищные звери.
Их знали давно в приднепровской стране,
И дальше по берегу Черного моря;
И ежели верить седой старине,
Они, обогнувши побрежье Кавказа,
Во время известной Троянской войны,
Ходили на помощь к далеким троянцам;
И долго их именем были полны
Далекие страны Востока и Юга;
Пока дочь Микулина их собрала
В круг более тесный, круг мирный, семейный;
Хоть также смирить в них еще не могла
Характер воинский.
По нашим преданьям,
Младая Днепра, до конца своих дней,
У нас почитается вилой-валькирьей,
И меткой из лука стрельбою своей
Она даже спорить с воинственным Доном,
За что и была поплатиться должна
Потом своей жизнью.
Здесь, возле Гилея,
Мог жить на Днепре, еще в те времена,
И страшный тот Змей, вероятно, потомок
Восточных Сохаков, а может, сродни
И лютым тем Змеям, что выгнали Невров;
Тот Змей, собиравший из каждой семьи
По девушке, в виде положенной дани.
Впоследствьи, сказанья об этом страны,
Не раз, как мы знаем, могли измениться:
Но нить их уходит во мглу старины
И вяжется прямо с той первой эпохой.
Еще того прежде Микула наш знал,
Когда был Перуном, стихийного Змея,
Что он запряг в сошку; но здесь предстоял
Ему новый подвиг, и может, труднейший.
Блестящее солнце столпом золотым
По другому преданью: по юноше.
Всплывало с Востока из моря тумана,
Как будто встречая сияньем своим
Родимых своих, первородных потомков.
По мере их шествья, все шире, полней,
Вкруг них раздвигалась вдали панорама
Цветущих равнин, сих грядущих полей,
Веселых побрежий, озер и заливов;
Страна вся кишела обильем плодов,
А дальше синел бор глухой и пустынный,
Пока еще царство безвестных врагов.
Речной свежий воздух сулил им здоровье;
Кусты винограда, сплетаясь, вились
У них под рукою; станицы пернатых
Порхали по воздуху или неслись
Густой вереницей с далекой Полночи.
Весь берег Днепровский широко пестрел
Толпами идущих вдали поселенцев;
А следом за ними, их путь зеленел
Или золотился желтившею нивой.
С душевной отрадой Микула глядит
На край благодатный; у Прии сердечной
Глаза разгорелись и сердце стучит,
От будущих благ, что сулит обладанье
Ей этой страною, где все веселит
И радует взоры. Она приклонилась
К отцу на плечо, и ему говорит:
«Свет-батюшка мой ты родной! Посмотри-ка
На эти равнины шелковых лугов,
На эти дубравы и синие воды;
Нет только здесь наших червленных судов,
Нет сел наших, градов, чтобы оживился
Край этот привольный. Где мы ни прошли,
Нигде не встречали такого обилья,
Такой плодородной богатой земли.
Густые дубравы ее заслонили
От дивов Полночи, поля и луга
У нас под руками. А эти рощенья,
Куда не ступала поныне нога
Еще человека, - они полны птицы
И зверя пушного. С Востока сюда
Путь к грекам; в местах сих живут наши братья,
Не здесь ли земли золотая среда?
Отсюда пойдем мы лесными реками
На Запад и Север; по их берегам
Сыны наши срубят торговые грады,
Внесут в новый край сей служенье
богам, И древний закон и обычай отцовский.
Вот край, предназначенный свыше судьбой
И матерью нашей Землей нам на долю;
Здесь сядет в раздолье весь род наш святой,
И будет богаче, сильней всех на свете».
«Светвещая дочь ты моя! - говорит
На это Микула родной Селяниныч. -
Тобой светлый род наш, как солнце, блестит;
Тобой начался он, тобой завершится,
Ты благословенна на каждом селе;
Где ты указала, там мы и вселимся.
Я дал тебе жизнь на родимой земле,
Но ты расцвела и потом возмужала
Учением вещих, святых мудрецов,
Божественной пищей небесной науки;
Чрез это ты сделалась дщерью богов,
Уставщицей теплых молитв и обрядов,
Ты нашей, грядущей судьбины заря.
Когда не имел мир главы, то колеблем
Был страхом, и Вышний дал людям царя.
Я ваша глава, как старейший меж вами;
Но ты свет народный, ты разум его,
Пророчица, слово богов вековечных;
Ты мать судеб наших, царица всего,
Что есть и что будет.
Бессмертные дали
Тебе читать в мраке грядущем времен;
Не даром пришли мы в сей край благодатный,
На то воля Божья. Мне также был сон,
Что будто бы здесь из тебя чудно вырос
Развесистый дуб, и широко покрыл
Своими ветвями край этот обширный;
И много он разных племен осенил
Своею густою, широкою листвой;
И я сам, проснувшись, в уме порешил,
Чтоб здесь нам раскинуть свои поселенья».
Меж тем в высотах, на зажженных кострах,
Дымилися жертвы богам вековечным;
Кровь жертв собиралась в священных котлах
Для высшей вещбы. По ее испареньям,
По цвету, осадку, судилось о том,
Какой ожидает успех предприятье;
Оно утвердится иль нет божеством,
В чем вещие девы гаданья давали
Свои прорицанья. Гадали они
Священными также стрелами, - подобьем
Лучей жгучих солнца. Тогда как одни
Из жриц и гадальщиц толпились вкруг
Грозной, Готовившей жертвы, что тут же она,
Связав, отдавала жрецам на закланье,
Прекрасная Прия, величья полна,
Взглянула в котел с осаждавшейся кровью,
Подперла бедро себе левой рукой
И, глаз не спуская с дымившейся крови,
Сказала: «Кровь жертвы угодна богам;
Они принимают от мира хлеб с солью.
Бессмертные шлют благоденствие нам
И полное счастье в местах этих новых.
Вот, батюшка, свет наш, родимый Белее,
Как вол бежит к пойлу святой нашей жертвы;
Еще облака разбрелись вдоль небес,
Как будто коровушки врознь среди поля;
Но он, пастушек наш, скликает уж их;
Бегут и они, как телята за маткой...
Узрел нас Сварожич с небес золотых,
И мечет на наших врагов он далеко Палящие стрелы».
Потом собрала
Она заостренные стрелы гаданья,
Рассыпала их по земле, обошла
Вокруг них три раза, и снова сказала:
«Раздвинется род наш по здешней стране,
Как эти вот стрелы; путей ему много...
Размножится род наш, как рыба на дне
Реки многоводной. Кто выше нас в мире?
Отец наш царит на земле и в водах,
В нем восемь частиц сил божественных мира;
Нет равных ему в поднебесных странах;
Он силою воздух, огонь, в нем блеск солнца
И месяца, он божество светлых вод,
Верховный царь правды, источник богатства,
Властитель земли... Кто его назовет
Простым человеком? Для всех он бог вышний
В лице человека... Пусть каждый лишь род
Наследием правит своим без раздела,
Как правда велит, как закон наш постиг.
Зане по законам святым у нас правда.
Взгляни на нас, Ладо!». И в этот же миг
Златой лук Перуна, дугой семицветной,
Раскинулся в небе; неистовый крик
Приветствовал громко незримого бога.
Как бы отвечая, вдали раздались,
Подобные ржанью коня боевого,
Раскаты громовые, и понеслись
Еще громогласней народные клики...
Затем начался шумный жертвенный пир,
Где див-Объедало и див-Опивало
Боролись в еде и в питье, пока мир
Народный терял луч последний сознанья,
И тут же в хмелю засыпал крепким сном,
Но долго гремели вдали еще крики,
И в такт выступая, в восторге святом,
Плясал хоровод жен и девиц славянских.
Одни состязалась меж тем в похвальбе;
Другие, моложе, в ристаньи; иные
В метаньи камней или в ловкой борьбе,
В кулачном бою, их любимой забаве...
Таков мир народный! Малейший привет
Иль ласковый знак божества его тешит;
В небесных явленьях блестит ему свет,
В счастливой примете он видит удачу.
Мир этот не знал, что он сам бог земли,
А боги те были его же созданье;
Они удалятся в свой час, как пришли,
А он, неизменный хозяин вселенной.
Иные искали удобных уж мест
Своим поселеньям; другие шли дальше,
Побрежьями рек, по течению звезд,
Вглубь, полного всяким обилием, края.
Как шумный прилив и отлив темных волн,
Далеко чернили толпы за толпами;
Местами дымился пылающий горн,
Местами сряжалась родимая сошка.
Все им обещало привольные дни,
Природа - обилье, земля - плодородье...
Вот эти места, что искали они,
Куда привела их молва через горы
И быстрые реки. В низовьях Днепра
Тогда обитали сперва Волкодлаки;
Но уже прошла золотая пора
Господства их в этой стране благодатной.
Теснимые с Севера племенем Змей,
Они удалились отсюда на Запад;
А край приднепровский, где жили поздней,
Под сению Киева, наши поляне,
Стал данником новых пришельцев.
Они, Как сказано выше, в дань брали с соседей,
По девушке в каждом семействе, одни
Господствуя в этих пространствах.
Настал, Как видно, черед дань платить и Микуле,
Иль край приднепровский к Микуле прислал
Просить его помощи, против Змей лютых
И тяжкой их дани: затем что один
Микула свершить мог тяжелый сей подвиг,
Приписанный после, в рассказах родных,
Кузьме Кожемяке (так поздней порой,
Отец земледелья зовется не тщетно
У нас то Микулой, то вещим Кузьмой);
Но только услышал о дани постыдной,
Вскипел страшным гневом Микула благой.
Пред ним просушались воловий кожи;
Микула с досады рванул их рукой,
И в раз разорвал их сырьем целый ворох.
Потом, в один миг, поднялся, и идет
На берег Днепровский; за ним потянулся
И род его, племя, пустив наперед
Своих соглядатаев выведать местность.
Меле тем и в степи, уже несколько дней,
Замечено было большое движенье, -
Бежали ль стада по ней диких зверей,
Или клонил ветер траву шелковую,
Но только движенье росло все сильней;
И вот расступилась трава шелковая,
Вдали появилося полчище Змей,
Иль лучше - каких-то хохлатых чудовищ,
С цветными хохлами на пестрых башках,
В узорчатой, будто расписанной коже,
С серьгами во рту и с серьгами в ушах,
И с жалами, видом подобными копьям.
Одни извиваясь, ползли по траве,
Другие стояли, подпершись хвостами;
Ясней всех виднелся у них во главе,
Змей самый огромный и самый хохлатый,
Весь пестрый, с блестящею в ухе серьгой
И с ярким пером на хохле, их начальник.
Микула выходит с отборной толпой
Вождей и старейшин своих, к ним навстречу;
Заметивши это, и главный тот Змей
Тотчас отделился от рати змеиной,
С отборной змеиною свитой своей,
И первый так начал к Микуле он слово:
«О вещий и сильный земли человек
Иль бог, нам безвестный - кто бы ты, пришлец, ни был!
Почто ты пришел из-за гор, из-за рек,
Разрушить в местах сих владычество наше?
Почто выжигаешь ты наши леса?
Почто истребляешь ты наши жилища?
Как будто здесь только блестят небеса,
Иль нет тебе места опричь земли нашей.
От века живем мы в местах сих глухих,
По темным пещерам, дуплистым деревьям,
Пьем кровь и едим супостатов своих,
Берем себе дань, по девице с семейства;
Но как человек ты явился, то знай,
Страна эта наша, и в ней мы владыки.
Когда ты посмел появиться с наш край;
То нам покорись и плати ежегодно
Такую же дань - по девице с семьи,
Как платят другие. Вот что повелел мне
Сказать тебе грозный царь здешней земли,
Глава и владыка змеиного рода».
Микула оперся на посох рукой,
И, дав кончить Змею, ему отвечает:
«О хитрый Змей!... Князь ты или кто иной,
Посол иль другой кто, про то я не знаю;
Не хитрая будет к тебе речь моя,
Но ты не взыщи, только дай досказать мне.
Про ваш род змеиный слыхал уже я,
По вашим законам, нам жить непригодно.
Мы здесь пришлецы, но с собой принесли
Свой быт и законы. Не бог я всесильный,
Ты правду сказал; я сын младший земли,
Но худа тебе и твоим не желаю:
Затем что земля - мать родная моя,
И все ее дети мне также родные;
Куда ни вступаю с моим родом я,
Там скоро все сами роднятся со мною.
Вы полны враждою ко мне и к моим,
Затем, что питаетесь пищей нечистой,
Живете по дуплам, пещерам глухим,
Не знаете жизни прямой и раздольной;
Одна лишь война да раздоры у вас;
Но мы едим хлеб, а пьем мед мы и брагу,
День целый трудимся... Взгляните на нас, -
Мы сильные люди; а вы еще дивы.
Идите ж, скажите царю своему,
Что выходов, даней платить я не буду -
И кровных я дщерей не выдам ему; -
А пусть он со мною помирится силой.
Который из нас одолеет в борьбе,
Тот, значит; и будет владыкою в крае.
Вот сказ мой последний, Змей хитрый, тебе,
Снеси же царю это, вашему Змею».
Но царственный Змей вступать в бой не хотел;
Он знал про ужасную силу Микулы,
Отца земледелья, и явно не смел
С ним мериться силой. Тогда Селяниныч,
Приблизясь к пещере, ему закричал,
Что он разбросает его логовище;
Противиться Змею уж было нельзя;
И вот, собрался он со всей своей силой, -
И вышел.
Дрогнула сырая земля,
Узрев пред собою свое порожденье,
Такого титана; лишь разве во сне
Видал род Микулин подобных чудовищ...
Свои и враги отошли к стороне,
Оставивши только в средине пространство
Соперникам грозным; и все в тишине,
Не двигаясь, ждали, чем кончится битва.
Но наш-то Микула, догадлив он был,
Он весь обмотался сырой коноплею,
Что он перед этим еще насмолил.
И вот, началася упорная битва;
Змей лютый Микулу и жжет, и палит,
И кажется, вот разорвет в миг на части;
А это с него конопля лишь летит;
Но он сам, Микула, стоит невредимый,
Да знай себе лютого Змея долбит
Тяжелою палицей по головище.
Боролися долго они так вдвоем,
Как равные оба гигантскою силой;
Не раз отдыхали, и снова потом
Кидалися в схватку.
Змей стал напоследок
Слабеть под тяжелой Микулы рукой,
И тихо взмолился: «Не бей меня насмерть,
Микула! Нет в свете сильнее нас с тобой;
Разделим всю землю и весь свет подлунный
Мы поровну; будешь ты жить сам большой
В одной половине, а я с моим родом
В другой»... «Хорошо! - Рек Микула благой: -
Разделим, пожалуй, мы землю меж нами;
И надо собща нам межу проложить...»
Царь Змей согласился.
И вот положили
Микула и Змей меж них землю делить,
Назначив при этом такие условья:
Что он, Селяниныч, с потомством своим
Займет под себя, иль запашет, засеет,
По долам широким, равнинам пустым,
И словом, к чему он, Микула, приложит
Хоть часть золотого труда своего,
То будет отныне во век нерушимо
Его достояньем и рода его;
А все остальное, чего не займет он
Или не распашет сохою своей,
Или не засеет земными плодами,
Всей этой пустыней владеть будет Змей.
Условие это они утвердили
Взаимною клятвой, смешавши их кровь
В одной общей чаше с вином или брагой,
И дали обет блюсти мир и любовь
И сей договор меж собой до скончанья,
Во всем нерушимо, всегда и везде,
Покуда на небе светить будет солнце,
Хмель плавать, а камень тонуть на воде.
Покончивши дело с главою змеиным,
Разумный Микула велел им подать
Печеного хлеба с братинами меда;
Поел сам и отпил, и стал угощать
Смиренного змея и всю его свиту.
Сперва Змей отвергнул земли благодать:
Ему не взлюбилось ни то, ни другое;
Но после привыкнул. Змеиная рать,
Накинулась жадно на сладкую пищу,
Пошел по змеиным башкам хмель гулять;
Дни целые длилось у них пированье,
А ночью иные и сами ползли
В стан крепкий Микулы, - и только, собравшись
Совсем уж в дорогу, случайно нашли
Едва их живых под корчагами с медом.
Изладил Микулушка сошку свою,
Ту сошку златую, что в дни еще оны,
Когда вышел встретить он мира зарю.
Ему подарило родимое Солнце;
Впряг Змея, и прямо бороздку повел
С угодий Днепровских на синее Море;
Как раз поднялся и весь род, и пошел
За ним, за главою славянского мира.
Сперва пастухи шли в главе стад мирских,
Играя на длинных рожках и на дудках,
Тех тибиях древних, что в песнях своих
Прославил впоследствьи Тибул с Феокритом,
А позже Гораций. Чуть видны в траве,
Они шли с шестами, обвитыми хмелем,
Как сонм соглядатаев хитрых, в главе
Родимых племен, пролагая дорогу.
За ними Микула вел сошкой златой,
Запряженной Змеем, широко бороздку;
А вещая Вана чудесной рукой
В ней сеяла семя общественной жизни.
Идет он, Микула, а следом за ним
Уже зеленеет широкое поле,
Желтеют колосья, из труб вьется дым,
Шумит и гудит быт живой деревенский,
Мычат, под ярмом их, волы по полям,
Чернеет земля, поднятая с травою,
Валятся деревья по темным лесам,
Сквозь листву мелькают высокие прясла;
Здесь слышится молот, там звук топора,
Местами повеет душистой смолою;
Там лык и мочала моченых гора,
Там глухо стучит долговязая ступа;
Здесь бабы и девки колотят вальком,
Тут дикий конь рвется под парнем удалым,
А там, на них глядя, мальчишка верхом,
Держась за рога, усмиряет козленка;
Толпа ребятишек, лепясь за хвостом,
Неистово воет и машет руками.
Затем, среди сонма избранных мужей,
Маститых годами и опытом, старцев,
Весеннего светлого утра ясней,
Как вещая Ганга, в лучах светозарных,
Шла вещая Прия, держа меч в руках,
Карающий кривду, и деку правдодатну,
Священную деку, где в немногих словах
Был вырезан первый закон их гражданский.
За нею, в повязках и лентах цветных,
В широких одеждах, в расшитых покровах,
С щитами в руках и с венками на них,
Плыл поступью плавной, чуть-чуть подбоченясь
И в такт выступая, младой хоровод
Подруг щитоносных ее, громкой песнью
Моля дары неба на славный их род,
Святое обилье и дождь благодатный
На тучное стадо и нивы полей.
Тогда как за ними, толпа безбородых
И уж бородатых парней и мужей,
Со смехом тащила, связавши веревкой,
Мохнатых двух леших, на суд свой мирской;
Другие ж с свирелью, а кто с балалайкой,
Иль ложками мерно звеня над главой,
Под звуки сих вещих орудий, что стали
Потом образцами для лиры златой.
Отредактировано Фея (2015-07-28 11:20:46)
Поделиться502015-07-28 11:20:24
Продолжение былины. Форум не дал в одно сообщение все поставить. Длинное очень
Продолжение Микула Селянинович
Позднейших сиринг и кротолы звенящей,
Что древний грек принял, позднейшей порой,
В свой хор, исполняя фригийскую пляску,
Неслись, раскрасневшись от браги хмельной
И сладкого меда, плясали и пели,
То стан развивая в такт песни родной,
То вихрем скользя и кружась меж рядами.
Потом, в колымагах, на тучных волах,
В скрипучих телегах, в холщевых повозках,
В лубочных коробьях, в зашитых мешках,
Тянулся обозами скарб их домашний.
Из вьюков виднелись: хлеб разный в зерне,
Прибор ручных мельниц, длиннейшие ступы,
Ковриги печеной муки на огне,
Перины, одежды, большие корчаги,
Домашняя утварь, оружье, весы,
Железные полосы, медные бляхи,
Тут с лаем бежали мохнатые псы;
Из люлек смотрели чумазые дети;
Шли матери с грубой куделью в руках,
Иные с младенцем у бронзовой груди,
Но взросшие уже в домашних трудах,
В заботах хозяйских. И вот, напоследок,
Как бы дополняя картину собой,
Пестрел в отдаленьи род хищный, змеиный.
Далеко виднелся их табор цветной,
При блеске костров иль при солнечном свете;
Порой из травы появлялись густой
То яркий хохол, то два огненных глаза,
Следившие зорко, с тревогой немой,
За каждым разумным движеньем Микулы;
Меж тем, как с возов у Микулы, то там,
То здесь, исчезала незримо поклажа.
Поймавши, и сам не спускал он ворам,
И часто был спор у него с царем-Змеем.
Гораздо древнее так шествовал он,
Под именем Вакха или Диониса,
Среди первобытных восточных племен;
Везомый там парою тигров, венчанный
Венцом виноградным, и с тирсом в руках.
Сопутствуем вещей толпою Куретов,
Веселым Силеном, читавшим в звездах,
И мирно учившим, что высшая мудрость
В вине благодатном, усладе богов,
Младым Аристеем, что вынес впервые
На свет мед душистый из темных лесов,
Главой пастухов, молодым богом Паном,
И хором вакханок, нимф, фавнов, детей,
Плясавших пред ними священную пляску.
Так, в самом начале он шествовал дней,
Внося первый свет и начало гражданства;
Так шел и теперь он, и вместе с ним шли
То средь облаков, то в прозрачном тумане,
Древнейшие боги родимой земли,
И светлые души его древних предков.
И ночью, и днем, он их зрел пред собой,
По разным местам, на земле и на небе.
День целый сиял у него над главой
Отец его Свал, благодатное Солнце;
В его светлом диске, в лучах золотых,
Он видел сияющий лик Святовита;
В дожде благодатном, из туч громовых,
Спускался Перун, древний бог плодородья;
А чуть погружался день в сумрак ночной
И страстная Лада-заря опускала
Багровый свой полог с каймой золотой
Над дремлющей в чутком покое землею,
Вот Месяц двурогий, сей пастырь небес,
И весь мир воздушный, мир полный чудес,
Как будто живыми кипел существами.
Там видел Микула таких же зверей,
Таких же диковинных птиц и чудовищ,
Как некогда в дальней отчизне своей,
Чигарь-звезду, Зори Девичьи, Кигачи,
Утиные гнезда; еще там ясней
Он видел свой собственный образ,
Возницы, Бегущий на Полночь, и каждую ночь
Являвшийся снова на северном небе;
И все это видел Микула точь-в-точь,
Как это видал он в далекой отчизне.
И тот же он видел здесь круг колеса,
Что вертится в небе, на оси вселенной,
Незримо прорезав собой небеса,
В двенадцати разных местах Зодиака;
Отколь развиваются ночи и дни,
И дни, и недели, и времена года...
И здесь развивалися также они,
То белой, блестящей, то черною прядью.
А чуть приспевали дни сельских работ
Или проходили они к окончанью,
Или начинался весной новый год,
Тотчас же и праздник - опашек, засевок,
Сеяниц, овсяниц, русалии дни;
Потом колосяниц, заревниц, зажинок;
Под осень - спожинки, как звали они
Конец полевой их тяжелой работы.
Опричь того - встреча веселой весны,
Рождение солнца и солнцестоянье, -
Все праздники древней родной старины,
Любимые праздники сельского мира,
Всегда молодого. Своей чередой,
Священные тризны в честь предков усопших,
Дедины, осенины; зимней порой,
Особый ряд празднеств, в честь дивов стихийных;
Весной, пированья средь рощей святых,
У светлых колодцев или рек священных,
Священных камней, в тех местах дорогих,
Где жили издревле бессмертные боги,
Иль где поджидали пришельцев родных,
Родимые боги страны этой новой,
А где сельский праздник, там торг и мена;
Село превращалось в торговое место;
Заботливый труд и его тишина
Сменялися шумным, веселым движеньем.
Из степи широкой, с далеких озер,
Из темных лесов, из-за рек многоводных,
С морского побрежья, с неведомых гор,
Шли звери рыскучие, Птицы клевучие,
Змеи шипучие, Орды толкучие,
Телеги скрипучие, Богатыри могучие...
Одни предлагали им шкуры зверей,
Другие на хлеб их меняли оружье,
Иные степных приводили коней,
Другие несли медь, песок золотистый...
Микула, как истый хозяин земли,
Менял им холстину, хлеб, утварь, одежду.
В лесах и равнинах, везде речь вели
Про чудных людей сих и жен их прекрасных;
И может, за эту красу, не один
Гусь лапчатый отдал тогда свои крылья,
А зверь иной грозный, лесов властелин,
Расстался и с пестрою царскою шкурой...
Меж тем молва громко росла с каждым днем
О них, как о высших, божественных людях;
И долго была вся окрестность потом
Полна обаяньем чудесной их силы.
Так вещий Микула со Змеем дошли
До синего моря. Микула наш занял
Огромную область цветущей земли,
Что род его племя вспахал и засеял;
А дикие полчища царственных Змей
Заметно редели у них пред глазами,
- Никак не привыкнув ни к нравам людей,
Ни к плотной их пище и крепким напиткам.
Пришли они к морю и стали делить самое море.
Царь-Змей отказался;
Но вещий Микула, чтоб с ним порешить,
Напомнил о бывшем у них уговоре.
«Пожалуй, ты станешь еще говорить,
Что мы завладели твоими водами!» -
Он Змею сказал, и тотчас же пустил
Его вперед в море; а сам пошел сзади
Толкнул его в воду; и тут же убил;
Тогда род змеиный ушел в глубь степную,
И весь истреблен был. Здесь Днестр молодой
Издревле был сторожем силы славянской;
В стране этой горной, а к Югу - степной,
История рано встречается с ними.
Здесь первый этап их; отсюда потом
Они заселили весь край придунайский;
Здесь шел главный торг дорогим янтарем,
Через эти места проходил он с Поморья;
Здесь был первый путь из Полуночных стран,
На дальний Полудень и в Римское царство.
Микула устроил здесь мирный свой стан;
Но Днестр известил, что отсюда на Запад
Земля поднялася горбами; живет
Там Лаума ведьма, живут Волкодлаки,
Живет Святогор-див; но местность слывет,
Хотя и гористой, но всем изобильной.
Микула, верней, - желал мимо пройти
Угрюмого дива, с кем он не встречался
С седого Кавказа, хоть мог он найти
И здесь, поселившихся также, собратьев;
Но Божьей никто не минует судьбы,
Ни смертный, ни зверь, ни пернатая птица.
Лишь только вошел он в земные горбы,
Как рано поутру однажды он слышит -
Великий шум с под той северной сторонушки;
Мать сыра-земля колыбается,
Темны лесушки шатаются,
Реки из крутых берегов выливаются;
Глядит: едет богатырь выше леса стоячего,
Головой упирает под облаку ходячую,
На плечах везет хрустальный ларец,
Словно неба клочок из-за черных туч.
Едет он по чисту полю, -
Не с кем Святогору силой помериться,
А сила-то по жилочкам
Так и переливается,
Трудно от силушки, как от тяжкого бремени.
Вот и говорит Святогор:
«Как бы я тяги нашел,
Так я бы всю землю поднял!
Меж тем, просветлело, и выехал он,
Титан-богатырь первобытных времен,
Как видел его на Кавказе Микула.
С Кавказа Микула его не видал;
С тех пор Святогор все его догонял,
Невидимый, значит, Микулину роду.
«Постой-ка, кричит, дай взглянуть на себя!
Давно догоняю я, странник, тебя;
А все не могу перегнать твоей прыти.
Поеду ль я рысью, ты все впереди;
Поеду ли ступой, а все назади...
Что это несешь ты за чудную сумку?
Давно я смотрю на тебя издали;
Тебе, знать, подвластны все силы земли;
Должно быть, в тебе есть немалая сила?
А я так не встречу сил, равных со мной:
Смотри, уродился урод я какой,
Насилу меня мать сыра-земля носит.
А сила по жилочкам так и идет;
Так живчиком сила по жилкам и бьет;
Мне с ней инда-грузно, как с бременем тяжким.
Пожди-ка немного, прохожий, постой!
Дай мне поравняться, прохожий, с тобой.
Скажи мни, поведай, что ты несешь в сумке?»
Микула наш стал на пути, и стоит.
«А вот подыми-ка ее, - говорит, -
Тогда и узнаешь, что я несу в сумке».
А сам с этим словом, догадлив он был,
Сам снял с себя сумку свою, положил
На мать сыру-землю, и смотрит: что будет?
Наезжал тут богатырь в степи
На маленьку сумочку переметную.
Берет погонялку, пощупает сумочку, она не скрянется;
Двинет перстом ее - не сворохнется;
Хватит с коня руками - не подымается.
«Много годов я по свиту езживал,
А эдакого чуда не наезживал,
Такого дива не видывал:
Маленькая сумочка переметная
Не скрянется, не сворохнется, не подымется».
Слезает Святогор с добра коня,
Ухватил он сумочку своими руками,
Поднял сумочку повыше колен,
И по колена Святогор в землю угряз,
А по белу лицу не слезы, а кровь течет.
Груз тяги земной Святогора сломил,
Отец земледелья его победил;
Так он, на том месте, скалой и остался.
Где Святогор угряз, там и встать не мог,
Тут ему было и кончание.
Без боя Микула его одолел;
Без спора, землею его овладел...
Но есть и другое об этом преданье:
Жаль стало Микулушке богатыря:
«Погибнет могучая силушка зря!»
Взял он Святогора за мощные плечи...
«Ну, дивный же точно ты есть человек!
Живу на земле не единый я век,
Не видел такого, - сказал див, поднявшись. -
Открой, кто такой ты? Как мне тебя звать,
По отчеству-роду тебя величать?
Поведай, что в этой положено сумке?»
«Изволь! - Селяниныч ему говорит. -
Скажу тебе, кто я. Весь мир давно чтит,
Под именем князя меня, князя-Кола.
И я богатырь был; такой же, как ты;
Доступны мне были небес высоты;
И я разъезжал там, по небу, Возничим;
Пахал тучи черные сошкой златой;
Даждьбог лучезарный отец мне родной;
Но после спустился я с неба на землю.
Сырая Земля мать родная моя:
Затем-то она так и любит меня;
По ней я и стал Селяниныч Микула.
Как ты, богатырь, див древнейших племен,
Так я - земледелья князь новых времен;
А в сумке моей несу тягу земную».
«Что ж это за тяга такая? -
Опять Его начинает титан вопрошать. -
-Я вижу, ты сведущ во всякой науке;
Лишь ты один разве мне можешь сказать:
Как мне бы судьбину мою разузнать.
Но прежде открой мне, что это за тяга?»
«Что это за тяга? А видишь ли вот,
То труд мой тяжелый, кровавый мой пот,
Что я ублажаю родимую землю;
То видишь, вседневная наша страда,
Что бог наложил на мой род навсегда,
Пока людям нужен хлеб будет насущный,
То силушка наша, что род только мой
Владеет, род этот, любимый землей;
Та силушка, в мире кого нет сильнее.
А ты, богатырь-див, силач Святогор,
Как ты богатырь есть ущелий и гор,
То ты поезжай-ка отсюда на Север.
Пойдешь все прямо до росстани ты;
На росстани той разойдутся пути;
Ты путь возьми влево, и въедешь ты в горы;
Там кузницу встретишь, под древом большим,
То древо стволом достигает своим,
Стволом достигает оно вплоть до неба;
Но ты поезжай все себе до конца!
Приедешь ты к древу, проси кузнеца,
Проси, чтоб тебе он поведал судьбину».
Кивнул Святогор и исчезнул вдали;
Микула ж и род его славный пошли,
Как прежде, на Полдень, путем их дорогой.
Гораздо уж после, в позднейшие дни,
Когда по верховьям шли Дона они,
Еще Святогор раз мелькнул перед ними;
Потом совершенно из виду пропал,
На Севере. Там кузнец вещий ковал,
Из двух волосков ему тонких судьбину.
Сковал он два волоса, точно таких,
Что некогда были в косах золотых
Божественной Зифы, - жены бога Тора,
Прекрасной богини природы земной,
Божественной матери нивы златой,
Чей колос власатый и был ее косы.
Сковал кузнец вещий судьбину ему,
И тут же, он гостю велел своему
Искать здесь, по этому краю, невесту;
Но эта невеста спала крепким сном,
Вся в гноище, будто в болоте сыром,
Обросшая крепкой еловой корою,
Как бы намекая на Север глухой,
Покрытый в то время бесплодной землей,
И весь погруженный еще в сон глубокий.
Задумался крепко титан-Святогор:
Еще не трудился до этих он пор,
А только лежал иль бродил, - так без цели.
Однако, подумавши, он говорит:
«Поеду туда, где она там лежит,
Найду я ее, и убью поскорее».
И точно, нашел он ее наконец,
Точь-в-точь, как сказал ему вещий кузнец,
Всю в гноище смрадном, во сне непробудном,
И тело покрыто еловой корой.
Швырнул он на стол ей казны золотой,
Что, видно, имел при себе он в запасе;
Потом вынул меч свой и начал рубить
Девицу по груди, чтоб, значит, убить;
Рубил он, рубил, так ни с чем и уехал.
Она же проснулась - вскочила, глядит,
Кора с нее спала, а возле лежит
Казна золотая; и стала с поры той -
Такой раскрасавицей чудной она,
Каких не видала дотоле страна;
А золото тотчас пустила в торговлю.
Купила червленых она кораблей
И всяких товаров себе, поценней;
И торг повела по широкому морю.
Прошла о том слава до северных гор;
Заслышал о ней, наш титан Святогор,
Явилась она и сама к нему в гости.
Сперва не узнал он ее; но потом,
Когда, обвенчавшись, с ней зажил вдвоем,
Узнал по рубцам на ее белой груди.
Тогда-то он понял, что где ни живи
И как ни надейся на силы свои,
Своей же судьбины никто не минует.
И стал поживать с своей женкою он,
Пока судьба новых, позднейших времен
Его уложила совсем в домовище.
Тогда позабылся он вечным уж сном,
Очистивши место в том крае глухом
И силу свою передав людям новым.
Меж тем Селяниныч наш, с родом своим
Селился за быстрым Днестром и Дунаем.
Степной этот край был ему не чужим;
Здесь были давно племена все родные.
И вскоре потом, на Дунайских брегах;
Возникло большое Славянское царство,
Гремевшее древле в окрестных странах
Богатством своим и широким развитьем.
Отсель расселил он, Микула, свой род
До моря Венетов и северных Вендов.
Они не слилися в один Мир-народ,
Но плотно насели на Юг весь и Север.
И долго еще, с тех неведомых лет,
Тот край процветал, край обширный, Славянский;
И долго впоследствии, его смутный след
У нас оставался в старинных преданьях.
До поздних столетий к себе он манил
С Днепра непоседных князей наших русских;
Здесь первое было гнездо мощных сил
Славянского мира; здесь был первобытный
Путь с Юга на Север. Отсель долго шли
Славянские люди искать поселений;
Наш князь звал тот край средой Русской земли,
Кияне считали места те родными;
Как древний наш Дон, так и тихий Дунай,
Поныне гремят в наших песнях народных;
Славяне любили всегда этот край,
Как их колыбель первобытную славы...
Всех прежде отсюда горами ушел
Сын Бога, одного из богов первобытных.
Наш древний Горыня. С собой он увел
Свой род, всегда живший на высях нагорных.
Род этот нагорный с тех пор заселил
Не только Карпаты, по также часть Альпов
И гор Аппеннинских, где он возрастил,
Как мыслят иные, великого Нуму;
Дал Риму таблицы, что он получил
От родственной Прии, и ввел поклоненье
Божественной матери, Весте-Земле,
С служением Роду предкам усопшим;
Как позже, в родимой Славянской семье,
Та самая Прия же, с поля Стадицы
И из-за железного прямо стола,
Дала чехам князя, благого
Премысла, Чья дочерь, Любуша-княжна, приняла,
Потом от нее же, со декой правдодатной,
И меч правосудья. Воинственный Рим
Позднее осилил людей этих мирных.
И занял могучим народом своим
Возделанный ими тот край благодатный;
А после совсем их оттоль оттеснил
Обратно, в Альпийские снежные горы;
Но сын Бога и эти места оживил
Своими трудами, и край его долго
Еще слыл цветущим.
Потом собрался,
Тревожимый Римом, и он сам, Микула;
С побрежья Дунайского он поднялся
С своим древним родом на запад и Север,
Где всюду кишел мир Славянский.
Земля
Давно уж утратила чудный свой образ,
И Божий мир, новым условьям внемля,
Везде покорился обычным законам.
Прошла пора прежних, губительных гроз
И страшно-прекрасных стихийных явлений;
Век, вновь наступивший, с собою принес
Закон неизменный времен главных года.
Растительность стала гораздо слабей,
С Полночи пахнуло холодною влагой;
Очищенный воздух стал мягче, светлей,
Природа сподручней трудам человека;
Чудовища скрылись по темным лесам,
По диким ущелиям гор неприступных,
В степной глубине, и являлись то там,
То здесь, как пришельцы из чуждого мира.
Дух жизни покойной парил по полям,
По светлым озерам, по глади зеленой
Цветущих лугов и широких степей;
Все стало иначе и в воздухе ясном,
И в небе прозрачном, и в мраке ночей,
И в самом сиянье живящего солнца;
Везде взор встречал след обычных зверей
И стаи живущих поныне пернатых;
Зато сельский труд брал уж больше людей
И требовал спешности в каждой работе.
На встречу Микуле с Полночи идет
Теперь Мороз юный; такой он веселый...
«Здорово живете! Отколь Бог несет?
С чем в нашу родную сторонку идете?»
«Идем мы с Полдень, земледельческий род;
Несем тишину, труд благой и обилье!»
Они отвечают: «Бог в помощь будь вам!
Идите к нам с миром, и я вам гожуся».
Идут им навстречу по тем лее степям
И снежная Вьюга с сестрою Метелью.
«Здорово живете! Отколь Бог несет?
С чем в нашу родную земельку идете?»
«Идем мы с Полдень, Селяниныча род;
Несем в страну вашу кров теплый, семейный,
Домашний очаг, поклоненье богам.
И вам также, тетки!» - они отвечают.
«В час добрый, в час добрый! Бог в помощь будь вам,
Идите к нам с миром, и мы вас не тронем».
И точно, своим непрестанным трудом,
Спокойным своим и веселым терпеньем,
Они торжествуют в том мире чужом
Над мертвенной глушью и дикой природой.
Мороз для них стелет чрез воды мосты,
Холодная вьюга, метель снеговая
Дают еще больше им сил, могуты;
А чуть не под мочь им, вот теплая хата
Из глины с соломой; в ней дымный очаг.
Вокруг стен - куты, а впоследствьи палати;
Ложись-ка них всяк, кто голоду враг,
И слушай, как вьюга хохочет и воет.
Меж тем, между Доном и славным Днепром,
Волшебная Прия построила город,
Едва ли не первый в стране той, и в нем
Воздвигнула храм неизвестному богу.
Никто не видал, как явились они,
И город, и храм, и никто не заметил,
Кто строил. Так в те первобытные дни
Все было таинственно или чудесно.
Она отсчитала, при песнях подруг,
Шесть тысяч шагов на таинственный Запад,
Шесть тысяч на Север, шесть тысяч на Юг
И столько ж к Востоку; отколь ни взялися
Работники вещие, в несколько рук
Одни тешут, рубят, другие копают,
И город чудесный готов уж у них.
Раскинулись рвы и зубчатые стены,
Насыпался вал, а в стенах городских
Возвысился храм неизвестному богу;
И, верно - украшенный также резьбой,
Разными стенами, как строились позже
Они на Поморье; а каждой стеной
Лицом, на четыре страны главных света.
Кто ж был этот бог, представитель небес?
Хоть греки его и считали за Вакха;
Но это мог быть лишь бог-Солнце, Белес,
Иль образ новейший его, возникавший
В лице Святовита.
Устроивши храм,
Наверно, велела срубить возле храма
Она и те избы с резьбой по стенам,
Те древние наши родные кутины,
Что строил при храмах славянский народ,
Для пиршеств мирских и народных собраний;
Где часто с утра до утра на пролет
Тогда совмещались и те, и другие
Вкруг храма воздвиглись жилища жрецов,
Навесы и давки для местного торга;
Заезжие греки тех первых веков
Особенно много заметили лавок,
И назвали жителей, будто по ним,
Будинами; а по родному их богу - Геллонами.
Этим названьем чужим Обязаны были они древним грекам;
Соседние ж скифы, узнав ближе их,
Им дали название виндов и ванов:
С тех пор, может быть, у чужих и своих,
И вещую Прию звать начали Ваной.
Так раньше иль около тех же времен,
В другом только крае сын Зевса и нимфы
Младой Антиопы, певец Амфион,
В такой же пустынной стране, Беотийской,
Волшебной игрою на лире златой,
Воздвигнул из камня священный град Фивы
И собрал в него свой народ свой, той порой
Еще обитавший в глубоких пещерах.
Чудесными звуками лиры своей
Сзывал он на труд тот зверей и пернатых,
Влагал душу в камни, и в несколько дней
Возник населенный, устроенный город.
Град Ваны стал царством торговых людей.
Микула пожертвовал в храм и ту сошку,
И те золотые сосуд и топор.
Что древле упали ему прямо с неба.
Вся эта святыня хранилась с тех пор
В особенном месте; лишь раз ежегодно
Ее выносили в торжественный день
К народу, чтоб все ей могли поклониться.
Под эту ж родную, священную сень,
Вселилась и Грозная с свитой гадальщиц
И дев щитоносных, что вскоре потом
Низвергли у кимвров их храм Артемиды,
Богини-Луны, и в восторге святом
Побили жрецов их.
Как прежней порой.
И здесь, под рукой
У ней испускали дух лучшие жертвы;
Будь мир иль война,
Все также она
Свершала вещбу и готовила жертвы.
Езжала притом Она и послом,
От племени-рода, к князьям иноземным;
И здесь-то у ней Всего стал видней
Ее ум высокий и ловкая сметка;
И даже, подчас,
Смущались не раз
Умнейшие люди ее хитрой речью;
А что до борьбы
Иль меткой стрельбы,
То в этом никто с ней не мог состязаться;
Ходила молва, Что даже едва
Поднять восьмерым ее лук волокитный.
Она ж той порой
Была и собой,
И станом статна и лицом красовита;
И с этих уж пор
Ее гордый взор.
Был страшен сверкавшей в нем вещею правдой;
Знай, чья-де семья
Вскормила меня,
И вот каковы мы; все дочки Микулы.
В то ж время у них
Еще воздвигался другой, степной город,
Таинственный город курганов больших,
Священных гробниц и могильных сосудов, -
Последний приют этот предков святых,
Любимое сходбище детей их бессмертных,
Где в образах смутных витали они
По ветвям деревьев небесного Рода,
И где выжидали в немой тишине
Обряда сожженья, чтобы войти в небо»
Здесь, в этом приюте, в известные дни
Сходилися близкие люди усопших;
Сюда приносили с собою они
Поминки, что сами ж потом истребляли
У них на гробницах.
Когда ж в небесах
Блестящее солнце склонялося к смерти,
Чтоб вновь возродиться в весенних лучах,
Как их Могуль-птица, сей Феникс славянский,
Весь род собирался среди этих мест.
И в складчину, в светлых народных кутинах
Или на дугу при сиянии звезд,
Свершал ежегодно обычные справы.
Тогда прекращались у них все дела;
Дымилися жертвы, свершалися игры,
Все было пьяно, и вечерняя мгла
Едва отличала живого от мертвых.
Так в среднем Египте, с седой старины
Поныне, меж Фив и Священным Мемфисом,
По левому берегу Нила, видны,
Среди камышей и зеленых алоев,
В обширных равнинах остатки гробниц, -
Быть может, священных гробниц Осириса
И самых древнейших царей и цариц,
Почетных жрецов или славных героев.
Они ожидают в сих злачных местах,
Покуда их души пройдут все мытарства
Или испытанья в различных мирах,
И, вновь воплощенные, внидут в мир Солнца.
Места благодатной, святой тишины,
Безмолвное царство покоя, прохлады,
И вечно-цветущей блаженной весны!
Их так и считали - местами блаженства,
И всем украшали при жизни своей,
Считая земные дворцы и чертоги
Гостиницей только, на несколько дней,
А эти кладбища - жилищем на веки.
Воздвигнувши город и в нем первый храм,
Чудесная Вана потом учредила
Гаданья и празднества светлым богам,
Дни сельских работ и народных собраний,
Как это указано, - по временам
Священного года, что горние духи
Мотают вокруг своего колеса,
Златой тканью дня, освящая вселенну,
А черной, скрывая всю ночь небеса
И самое солнце; пока в конце года
Не встретится с ними седая зима,
И вновь колесо поворотит на лето.
Но вещая Вана была и сама
Чудесной ткачихой. Она незаметно
Наладила стан свой, взяла горсть полну
Тех солнечных нитей, на них основала
Златую основу, и, как в старину,
Заткала в стране ткань златую дней новых.
А вкруг нее так же, как прежде, цветут
Сады моложавых божественных яблок,
Играет живая водица, поют
Незримые гусли родимые песни...
Далеко молва про град чудный бежит,
Край Ваны считается краем волшебным;
Отважный торговец из чужа спешит
К нему по пустыням, едва проходимым;
А сонмы священных гадальщиц ее
Летают толпой по народам окрестным,
И вещее знанье разносят свое,
Как в древней отчизне, по всем перепутьям.
Подобная дивной богини весны,
Она и сама, между тем, обходила
Поля и селенья любимой страны;
Порой оправляла на нивах колосья,
Поля насыщала обильным дождем;
Порой помогала хозяйкам в работе;
Сидела подолгу у них за тканьем
Или за куделью. С особенным тщаньем
Она охраняла любимый свой лен,
Почто и считалась всего благосклонней
К ткачихам и пряхам. Со всех ей сторон
Тогда приносились дары и обеты.
Она раздавала любовным четам
Обилье и счастье, снимала болезни.
Где шла она краем, по этим местам, -
Как в праздник, тотчас прекращались
Ручные работы - нигде не толкли,
Не шили, не пряли; нигде не стирали,
Не брали золы, не пахали земли,
Чтоб пыль иль кострика, на грех, не попала
Ей в ясные очи; но все с торжеством
Встречали ее дорогое пришествье.
Во все это время она божеством
Была и кумиром народным. Не чтивших
Дней этих великих карала она
Болезнями - чаще всего слепотою,
Но это все знали, и мир издавна
Любил ублажать молодую богиню.
С тем вместе, чтя древний обычай отцов,
Давать от избытков трудов своих сельских
Известную долю семян и плодов
Богам вековечным, она ежегодно
Сряжала ладью или судно с пшеном -
От целой страны, в дар Дельфийскому богу;
Обычай, что свято хранился потом
Во всем ее крае, который усердно сом,
Своими дарами впоследствьи снабжал
Кумирни Биармских богов и Поморских.
Микулин род сел по цветущим брегам
Дуная, Днестра, по священному Бугу
И тихому Дону, по злачным степям
Приморским и светлым раздольям Днепровским.
Куда он ни ставил селенья свои,
Все чуяло тотчас его приближенье;
Зверь хищный и дивы скрывались в глуши,
А малые звери и птицы искали
Соседства с ним. С первой его бороздой
Лес пятился в долы, гора расползалась,
Болота бежали в овраги с водой,
Зима далее образ теряла суровый.
Все были довольны кормильцем своим
Кому пудового он даст поесть хлебца,
Кого миротворит советом благим,
Кого и прихлопнет тяжелою сошкой.
С ним вместе, на тех же привольных местах
Селились и боги: кто в омутах темных,
Кто в бортных угодьях, в озерах, реках.
Кто в самой избе, на дворе, в огороде,
А кто на току иль на ближних полях.
Микула держал их под явным заклятьем;
Они приносили подспорье в труде,
Пасли его скот и копей, извещали,
Что чуют к добру и что к худу, к беде,
Давали и ведро ему, и ненастье;
За то и Микула поил их, кормил;
Иным загибал золотые колосья,
Как дар, на бороздку, и край его слыл,
Во мнении многих, в то время чудесным.
Земля была в общем владеньи, ничьей;
Микула сам долго делил ежегодно
Ее в каждом роде; впоследствии ж дней,
Как роды размножились, каждое племя
Тогда владеть стало землею своей.
У каждого племени был свой участок, -
Его делил мир весь, между огнищан;
Кто вел сам хозяйство, или был владельцем,
Тот был в дележе. Так велось у славян,
И так же ведется у них и поныне.
Старейшие были главами семьи;
Из многих семейств составлялся род кровный.
Имевший отдельный участок земли;
Из нескольких кровных родов возникало
Отдельное племя, а после народ.
У них были общий язык и преданья;
Старейшинам рода во всем был почет
Особый в народе; из них избирались
Князья, воеводы, жупаны, судьи,
Жрецы и владыки. Богатым служили
Рабы, больше люди из чуждой земли.
Рабом становился тогда каждый пленник.
Отважные мужи искали в войне
Добычи и славы в местах отдаленных;
Славнейшие храбростью в целой стране
От них избирались в князья-воеводы.
Но каждый род зорко, ревниво стоял
За мир свой отдельный, свой мир самобытный, -
Чтоб в край его вольный никто не дерзал
Вносить свой закон или чуждый обычай.
И это-то самое стало зерном
Грядущих тех смут и кровавых усобиц,
Что долгое время терзали потом,
Как алчные звери, мир древний славянский.
Чем далее шли они вглубь их страны,
Тем дальше еще дух манил их отважный.
Одних уносило грозою войны
За синее море, в далекие царства;
Другие засели в дремучих лесах,
И стали своим даже после чужими;
Иные погибли в кровавых боях
Или изменили их прежнее имя...
Так бурные воды нагорных вершин,
Разлившися мутным, кипящим потоком,
Несутся по склону широких равнин,
Куда направляет их дикая местность.
Одни образуют, разливом своим
Большие озера, глубокие топи,
Другие уходят по долам лесным
В гнилые болота, или очутившись
В пустынных оврагах бесплодных степей,
Потом высыхают от знойного солнца;
Иные ж, собравшись в течении дней,
В речное русло, среди балок глубоких,
Несутся привольно вдоль злачных полей
И кормят собою прибрежные страны.
Красиво бежит очерк их берегов
К большим городам и веселым селеньям,
Кивая вдали парусами судов,
Пестрея плотами и стаями лодок;
Далеко синеют, блестят их струи,
Меж нив золотых и кудрявых прибрежий,
Местами раскинувши воды свои.
Как синее море... Окрестные страны
Едва уже знают, откуда пришли
И где получили они их начало,
Какие поили народы земли,
С какими другими смешались реками;
Далеко исчезнул исток их родной,
Не раз изменилось у них и названье, -
И мир уже новый позднейшей порой
С трудом разбирает все эти загадки.
Край темный Микулы заметно светал
Под вещим наитьем чудесной ткачихи.
Точет она, Вана, - ей светит бог Свал;
Точет она, Вана, красна дорогие
Судеб страны новой. Вертятся пред ней
На спицах златых колеса мирового
Блестящие нити ее новых дней;
Играет над нею небесное стадо,
Воздушное стадо тех пестрых юниц,
Что каждое утро рождаются снова;
Стучат там колеса златых колесниц
Духов лучезарных, которые гонят
Стада дождевые златых облаков, -
Коров этих рыжих, что по небу возят
Молочную воду, мать сельских плодов,
И ей наполняют голодную землю;
Доят каждый вечер они над землей,
И каждое утро их теплые гимны,
И Вана приемлет душою простой
Родное млеко их, их дивные песни.
Точит она, Вана, выводит она
Узоры, разводы, как будто рисует:
Выходит оседлая уже страна,
Редеет туман, подымается солнце;
Все дико кругом еще; но вот видна
Соха земледельца, блестят злачны нивы;
Меж них видны села, пасутся стада,
Идут по безлюдным степям караваны;
По Дону, Днепру, забелели суда;
Снует народ сельский, шумит торг веселый;
Грозя острым тыном, встают города,
Окрестность пестреет сынами Микулы.
В то древнее время Микулы сыны
Уж ездят в Афины, и там изучают
Тогдашнюю мудрость - к соблазну страны,
Заимствуя много обычаев новых.
Особенно славились в те времена
У греков врачи их своим врачеваньем.
Эллада усвоила их имена,
Воздвигнувши в честь их кумирню. Князья их
Не чужды развитья. От греков к иным
Езжали артисты; но звуки мелодий
Им нравились меньше, им, людям степным,
Чем дикое ржанье коня боевого.
Весь край, заселенный Микулой благим,
Пестрел уж толпами бродячих торговцев,
Степных Алазонов. Эллада, Восток
И Север меняют свои с ним товары;
На рынках Афин постоянный приток
Приморских сынов его; в них ценят честность.
Они нанимаются в должности слуг,
Градских сторожей и приставников к детям.
Для них еще темен свет хитрых наук;
Но в Ольвии греки уж их научили
Чертить угловато свои письмена;
Черты эти служат их знахарям вещим,
Что так уважала везде старина,
Для высшей вещбы и священных заклинаний.
В прибрежиях Дона, из Греции шел
Широкий торговый путь к дальнему Инду;
От Ваны ходили посольства; посол
Всегда был гадатель или певец вещий.
Чур древне-арийский, тот прежний Чурбан,
Хранитель долей и домашнего крова,
Стал витязем юным, хранителем стран,
Богатым, красивым прелестником женщин.
Но весь род Микулы меж греками слыл
Под общим, старинным названием скифов;
В глазах скандинавов он долго хранил
Свой блеск первобытный, и долго считался
У них родом высшим. Сам Рим полагал
Индийское море в брегах Меотийских;
И даже Микула в то время искал
На древнем Поморье Индеюшку древню.
Принес ли с собою ученье Будды
Микула в край новый? Иные находят
В то время ученья буддистов следы
По древнему Понту; особенно в мрачной
Стране Фессалиской, где славный кумир
Додонского храма давал прорицанья.
Будды нет у греков; но греческий мир
Во Фракии знал уж отшельников чудных;
Которые жили в пустынных горах,
Чуждалися пищи мясной и питались
Лишь сыром, кокурами и молоком,
За что и считались в народе святыми.
Князья древних скифов их брали потом
К себе для совета; иные служили
Жрецами при храмах. Не той ли порой
Мудрец Замолксис проповедывал скифам
О тождестве жизни загробной с земной?
А позже нахлынуло столько с Востока
Калик перехожих, и столько с собой
Они принесли разнородных учений
И всяческих толков, что нет ничего
Простее, как видеть меж них и буддистов.
Старинный Микула наш больше всего
В то время был славен могучею силой
Своих заклинаний. По слову его
Сходил с неба дождь и являлося ведро;
Он мог вызвать тучу и с бурею град;
Волхвы его, девы вещбы и гаданий,
С небес крали месяц; ужасный их взгляд
Лишить мог стада и поля плодородья;
Они насылали болезнь, худобу
И всякое лихо; они заклинали
Оружье, давали младенцам судьбу,
Недолю и долю, богатство и бедность.
По мере, как новый край Ваны светал,
Страна раскрывалась все шире пред нею.
Ее край немало к себе привлекал
Людей очень дальних, племен неизвестных.
Она в них узнала и многих сынов,
Оставленных ею еще на Востоке;
Но большая часть их жила средь лесов,
Они испещряли себе тело краской,
Кидались, как звери, на трупы врагов,
Снимали с них скальпы, и с жадностью пили
Горячую кровь. Поклонялись они
Большому мечу, концом врытому в землю,
Как знаменью молнии; но в эти дни
Иные имели и быт уж оседлый.
На Волге широкой жил тою порой
Степной богатырь. Назывался он Росом.
По нем ли река прозвалася святой,
Иль он сам от Росы заимствовал имя;
Но где богатырь ни селился потом,
Там реки везде признавались святыми,
Как будто бы в имени этом родном
Просвечивал в крае грядущий хозяин.
А много (тогда было) богатырей,
Как сирых волков по закустичкам...
Первая застава - серы волки,
Другая застава - змеи лютые...
Все это, как позже гораздо под Киевом.
Не в эти ли ж дни наезжали сюда
Воители чудного уже Востока,
Те витязи степи, что были тогда
Еще побратимы богатырей наших?
Не той ли еще первобытной порой
Наш Вольга Всеславич, тогда юный витязь,
Встречался впервые с сохой золотой
И вещею силой родного Микулы?..
Но край наш в то время был бурный поток
Иль море племен - и они проносились,
Как волны. Сначала манил их Восток,
А позже Царьград и Траяново царство.
В числе других скифов, - как с первых времен
Нас прозвали греки, - отсюда неслися
И внуки Микулы, как ветр-Аквилон,
В цветущие царства сириян и мидян,
И в край древних персов. Степной Вавилон
Их звал тогда Росом и Гогом-Магогом.
От них пал во прах град богов Аскалон,
С его древним храмом святой Артемиды:
И долго набег их, до поздних времен,
Казался народам насланием Божьим.
В самой еще Ване ее дух младой
Двоился меж светлой и темною силой.
Ей был неизвестен еще круг родной
Племен однокровных. Ее дух свободный
Кипел тогда дикою, хищной враждой
Ко всем и всему, что ей было чужое;
А чуждой была ей тогда вся страна,
И самые даже сыны те родные.
Они жили порознь, корысть лишь одна
Могла собирать их на время в союзы.
И дух ее жадный, как прежде, летал
За тридевять стран в тридесятое царство.
Блеск солнечный в тучах пред ней рисовал
Блестящие груды несметных сокровищ,
Сокрытых в каких-то далеких горах;
За морем воздушным; ей виделись царства,
Златые палаты в цветущих садах,
И множество всяких богатств и диковин.
Хотелось бы Ване всем этим владеть,
Хотелось бы ей быть над всеми царицей,
И всех покорить там, и все богатеть...
Она никогда не спала совершенно.
Едва ее очи смыкал тяжкий сон,
Она становилась тотчас ведогоныо:
Ее вещий дух, преисполненный сил
Таинственных, сбрасывал тихо, как ризу,
Уснувшее тело с себя, и бродил
То в виде волчихи, то в виде кабана,
Или уносился ночным мотыльком
В враждебные земли. Она угоняла
Стада их к себе, уносила тайком
Домашние вещи у них и богатство;
Или разжигала в родимых стенах
Воинственный жар их к далеким походам;
Иль сеяла смуту в своих же странах,
Чтоб ей быть над всеми вольной госпожою.
Призывала она, Вана,
Призывала к себе деток,
И давала им и хлеба,
И давала им и браги,
Златопенистого меду;
Говорила она деткам:
«Вы сотрите с себя краски,
Вы снимите волчьи кожи.
Перестаньте быть зверями;
А живите, как живем мы!»
Но никто ее не слушал;
Лишь один ей отозвался,
И сказал от сердца к сердцу:
«Эх, ты матушка родная,
Все мы, все твои мы дети;
Всем отец нам - Солнце-красно,
Всем нам мать - родная Прия.
Дай сперва нам нагуляться,
Любо нам быть и зверями;
Это в нас душа гуляет,
Молодая кровь играет.
И в волках твоих рыскучих,
И в змеях твоих шипучих,
И в твоем тишайшем Доне,
Все один дух богатырский...
А иметь в нас будешь нужду,
Только ты о нас подумай;
Коль не я, другой из братьев,
Не другой, так, верно, третий,
Поспешит тотчас на помощь;
А придет побольше нужда,
За тебя мы всей восстанем»
Поделиться512015-07-28 12:46:53
- Уважение: [+149/-0]
- Позитив: [+102/-0]
- Последний визит:
2024-04-06 23:33:18
Фея написал(а):
Ленуш, дополняйте все,
Спасибо, Юль. Я встречала разное отношение к своим темам, вот и уточнила.)
Тогда еще капельку...
ПРОБУЖДЕНИЕ ДОМОВОГО
Первого апреля никому не верят. Откуда взялась эта поговорка? Ведь любая пословица имеет под собой какую-то основу. Для того, чтобы это выяснить нам надо погрузиться в прошлое, именно там скрываются корни многих высказываний и поговорок.
История наших предков имеет глубокие языческие корни, отзвуки которых мы можем наблюдать и сегодня. Все в тех же пословицах, поговорках, поверьях и приметах.
домовой
Первого апреля наши языческие предки справляли один занятный праздник. Скорее даже не праздник, а некий рубеж. Этот день считался Днем пробуждения домового. Древние славяне верили, что на зиму, он, подобно многим животным и духам, впадал в спячку и просыпался лишь изредка, чтобы сделать необходимую работу по дому.
Спал домовой ровно до того времени, когда уже весна полностью вступит в свои права. А она приходила, по мнению предков совсем не в марте, а в апреле. Точнее сказать, приход весны ознаменовался днем весеннего равноденствия 22 марта и все последующие дни вплоть до 1-го апреля были днями встречи весны. Первого же числа, весна приходила окончательно и бесповоротно и главный дух-хранитель очага - домовой, должен был проснуться, чтобы навести порядок в доме.
Как известно, когда мы долго спим, а потом просыпаемся по зову нашего будильника, мужа или мамы, то часто бываем, недовольны этим. Мы зеваем и ворчим, почему нас разбудили так рано. Малые дети вообще начинают капризничать. А наш домовой имеет иногда повадки ребенка, и после долго спячки просыпается тоже не очень радостный. И тут же начинает шалить, а порой и хулиганить. То остатки муки из мешков высыплет, то гривы лошадям запутает, коров перепугает, белье перепачкает.
Конечно, наш далекий предок пытался умаслить недовольного домового кашкой, молочком и хлебом, но как известно, к хлебу обязательно должны прилагаться и зрелища. Такими зрелищами для проснувшегося духа становились повсеместные гуляния, шутки, смех людей в доме, которые разыгрывали друг друга весь день. К тому же, чтобы было веселее домовому, да и всем окружающим, обитатели дома надевали одежду наизнанку, подобно самому духу пращуру, который, как известно, носит свою меховую жилетку швами наружу; на ногах должны были непременно красоваться разные носки или обувь, а в разговоре все старались обмануть друг друга или пошутить, чтобы хозяин-батюшка домовой забыл, что он недавно проснулся.
Со временем, про встречу весны, и умасливание домового первого апреля забыли, но традиция шутить, разыгрывать и обманывать в этот день, осталась. Как осталась поговорка - первого апреля никому не верят. И теперь вы знаете почему.
Поделиться522015-07-29 01:48:44
- Уважение: [+170/-3]
- Позитив: [+186/-1]
- Последний визит:
2019-07-05 01:15:08
зальотное насекомое написал(а):
Это жеж современная трактовка, адаптированный перевод так сказать.
Небось выдумка.
Поделиться532015-07-29 11:42:01
Gray Hunter написал(а):
Небось выдумка.
БОГ РУЕВИТ
Руевит – в славянской мифологии бог победы, сокрушитель врагов, покровитель воинов. В балтийской мифологии бог войны, изображался держащим меч в руке и с семью мечами за поясом.
Суровый бог неотвратимой воинской победы, беспощадности к врагам. Почитали его северо-западные славяне, а храм располагался на острове Рюген. Возможно, имя его происходит именно от названия острова, однако возможно – от слова «ругать», имевшего в старину более широкое значение: грозить, пугать. Тогда вернее будет называть его Ругевитом. Есть мнение, что это название имени этого Бога составное. Первая часть слова произошла от корня ругать – грозить, а вторая часть от общеевропейского корня vita (отсюда Витязь)- жизнь и знание, обозначающего главного в Роду (Семье или Дружине). Поэтому, Имя Ругевита служит обозначению не только Родоначальника (от vita), но и Витязя (Главы Дружины).
Дубовый идол Руевита имел семь ликов. В культовом центре Коренице на юге острова Рюген из трёх храмов – Руевита, Поревита и Поренута – главным считался храм Руевита; в одном из перечислений богов в др.-исл. «Книтлингасага» Руевит стоит на первом месте.
В 1168 году, во время захвата Арконы датчанами, изваяние Ругевита было разрушено, и более не фигурировало в летописных источниках. О чём о пишет Саксон Грамматик (Деяния данов, XIV):
«Отличием этого города [Кореницы] были три здания выдающихся храмов, заметные блеском превосходного мастерства. Достоинство местных богов пользовалось почти таким же почитанием, как среди арконцев – авторитет общественного божества. Но и это место, в мирное время безлюдное, теперь было переполнено многочисленными обиталищами.
Самый большой храм стоял внутри двора, но вместо стен ему служили пурпурные завесы, крыша же опиралась лишь на колонны. Служители [церкви], разломав ограду двора, взялись за внутренние завесы храма. Когда и их убрали, высеченное из дуба изваяние, именовавшееся Ругевитом, стало видно в своем уродстве со всех сторон. Ласточки, которые под его устами свили гнезда, покрыли пометом его грудь. Достойный бог, изображение которого столь уродливо измарано птицами! Кроме того, у его головы было семь человекоподобных лиц, которые все были покрыты одним черепом. Столько же мечей в ножнах, подвешенных к его боку, изобразил мастер. Восьмой, обнаженный, [бог] держал в руке; вложенный в кулак, он был крепчайше прибит железным гвоздем, так что нельзя было извлечь, не разрубив, что показало его рассечение. Ширина его была больше человеческого роста, высота же такая, что [епископ] Абсалон, встав на цыпочки, едва достал до подбородка топориком
Этого бога почитали, совсем как Марса, возглавляющим силы войны. Ничего забавного не было в этом изваянии, вызывавшем отвращение грубыми чертами уродливой резьбы».
После Саксона Грамматика, это имя всплывает только в поэзии А.К. Толстого Стихотворение «Ругевит» «Наш Рутевит, непобедимый бог…».
Современные же исследователи так же неоднозначно трактуют это божество.
Д. Гаврилов отождествляет Руевита и Ярило. «Возможно, что Яровит и Руевит – Ярый и Рьяный – два имени единого божества у западных славян». Это сближает его с позицией М. Семеновой, которая так же заявляет что Ярило – бог войны. Мы с этой позицией не можем согласиться, в виду различного описания этих божеств и их различных функциях. Руевит – бог войны, Ярило – бог плодородия.
Поделиться542015-07-29 11:56:18
Вот еще ничего не слышала о таком Боге славян. Может что и выдумка или из позднего верования прикрепили к древним Богам...
Богъ Инглъ – Вечный Бог- Хранитель Первичного Жизньродящего Огня Мироздания (Жизнь- несущей Инглии) и Чистого Света Духовного Познания и Созидания. Бог Инглъ является Богом-Покровителем наших Многомудрых Первопредков, которые населяют нашу Мидгард-Зсмлю и всех Православных Староверов-Инглингов, которые сохраняют в неизменной чистоте, древнюю Веру - Инглиизм.
Богъ Инглъ - наполняет Божественным сиянием и теплом Священный Огонь в наших домашних Очагах и оберегает Священный Огонь в Капищах и Святилищах наших, в Городищах и Овинах наших.
Ныне вокруг Куммира изображающего Бога йнгла, Православные Староверы-Инглинги, как и в древние времена, всегда высаживают различные цветы с яркой огненной расцветкой. Это символизирует родство и гармонию между Изначальным, Небесным божественным Огнем и нашим Природным земным огнем. Пред Куммиром Вышнего Бога Ингла, который украшался нашими Предками огненной символикой, в Священном свастичном жертвеннике Жрецами Бога Ингла постоянно поддерживался Священный Огонь.
В качестве жертвы Богу Инглу приносились Природные Дары: цветы, благоухающие травы, шишки, грибы и ягоды, веточки от Священных Деревьев, которые срезались только в безлунные ночи (новолуния), или зимой, чтобы не навредить Душе Древа. Место среза на дереве смазывалось благовонным маслом и завязывалось льняной или шелковой лентой.
А вот последнее интересно! Об этом я читала в разных источниках, что наши предки чтили душу деревьев и трав. Но такой веры как инглиизм не слышала никогда.
Поделиться552015-07-29 12:05:50
Я продолжу легендами)
АЛАТЫРЬ-КАМЕНЬ - Всем камням отец
Поздним вечером вернулись охотники из Перуновой пади с богатой добычей: двух косуль подстрелили, дюжину уток, а главное — здоровенного вепря, пудов на десять. Одно худо: обороняясь от рогатин, разъяренный зверь распорол клыком бедро юному Ратибору. Отец отрока разодрал свою сорочку, перевязал, как мог, глубокую рану и донес сына, взвалив на могучую спину, до родного дома. Лежит Ратибор на лавке, стонет, а кровь-руда все не унимается, сочится-расплывается красным пятном.
Делать нечего — пришлось отцу Ратибора идти на поклон к знахарю, что жил одиноко в избушке на склоне Змеиной горы. Пришел седобородый старец, рану оглядел, зеленоватой мазью помазал, приложил листьев и травушек пахучих. И велел всем домочадцам выйти из избы. Оставшись вдвоем с Ратибором, знахарь склонился над раной и зашептал:
На море на Окияне, на острове Буяне
Лежит бел-горюч камень Алатырь.
На том камне стоит стол престольный,
На столе сидит красна девица,
Швея-мастерица, заря-заряница,
Держит иглу булатную,
Вдевает нитку рудо-желтую,
Зашивает рану кровавую.
Нитка оборвись — кровь запекись!
Водит знахарь над раною камушком самоцветным, в свете лучины гранями играющим, шепчет, закрыв глаза…
Две ночи и два дня проспал беспросыпно Ратибор. А когда очнулся — ни боли в ноге, ни знахаря в избе. И рана уже затянулась.
+
По преданиям, камень Алатырь существовал еще до начала мира. На остров Буян посреди моря-окияна он упал с неба, и на нем были начертаны письмена с законами бога Сварога.
Остров Буян — возможно, так в средние века называли современный остров Рюген в Балтийском (Алатырском море). Тут возлежал волшебный камень Алатырь, на который садится красная девица Заря, прежде чем расстелить по небу свою розовую фату и пробудить весь мир от ночного сна; тут росло мировое древо с райскими птицами. Позднее, в христианские времена, народное воображение поселило на том же острове и Богородицу вместе с Ильей-пророком, Егорием Храбрым и сонмом святых, а также самого Иисуса Христа, царя небесного.
Под Алатырь-камнем сокрыта вся сила земли русской, и той силе конца нет. «Голубиная книга», объясняющая происхождение мира, утверждает, что из-под него истекает живая вода. Именем этого камня скрепляется чародейное слово заклинателя:
«Кто сей камень изгложет, тот мой заговор превозможет!»
Одно из преданий связано с праздником Воздвижения (14/27 сентября), когда все змеи скрываются под землю, кроме тех, что укусили кого-нибудь летом и обречены замерзнуть в лесах. В этот день змеи собираются кучами в ямах, яругах и пещерах и остаются там на зимовье вместе со своею царицей. Среди них является пресветлый камень Алатырь, змеи лижут его и с того бывают и сыты, и сильны.
Некоторые исследователи уверяют, что Алатырь — это балтийский янтарь. Древние греки называли его электрон и приписывали ему самые чудодейственные лечебные свойства.
Поделиться562015-07-29 12:16:55
БЕЛБОГ
Хрустальная гора
Один человек заблудился в горах и уже решил, что настал ему конец. Обессилел он без пищи и воды и готов был кинуться в пропасть, чтобы прекратить свои мучения, как вдруг явилась ему красивая синяя птичка и начала порхать перед его лицом, удерживая от опрометчивого поступка. А когда увидела, что человек раскаялся, полетела вперед. Он побрел следом и вскоре увидел впереди хрустальную гору. Одна сторона горы была белая, как снег, а другая черная, как сажа. Хотел человек взобраться на гору, но она была такая скользкая, словно покрыта льдом. Пошел человек кругом горы. Что за чудо? С черной стороны дуют свирепые ветры, клубятся над горой черные тучи, воют злые звери. Страх такой, что жить неохота!
Из последних сил влез человек на другую сторону горы — и от сердца у него тотчас отлегло. Здесь стоит белый день, поют сладкоголосые птицы, на деревьях растут сладкие плоды, а под ними струятся чистые, прозрачные ручьи. Путник утолил голод и жажду и решил, что попал в самый Ирий-сад. Солнышко светит и греет так ласково, так приветливо… Рядом с солнцем порхают белые облака, а на вершине горы стоит седобородый старец в великолепных белых одеждах и отгоняет облака от лика солнечного. Рядом с ним увидел путник ту самую птичку, которая спасла его от смерти. Птица спорхнула к нему, а вслед за ней явился крылатый пес.
— Садись на него, — сказала птица человеческим голосом. — Он донесет тебя домой. И больше никогда не дерзай лишить себя жизни. Помни, что удача всегда придет к смелому и терпеливому. Это так же верно, как то, что на смену ночи придет день, а Белбог одолеет Чернобога.
+
Белбог у славян — воплощение света, божество добра, удачи, счастья, блага.
Первоначально его отождествляли со Святовидом, но затем он сделался символом солнца.
Обитает Белбог на небесах и олицетворяет светлый день. Своим волшебным посохом сгоняет стада белых облаков, чтобы открыть путь светилу. Белбог непрестанно борется с Чернобогом, подобно тому, как день борется с ночью, а добро — со злом. Никто и никогда не одержит окончательной победы в этом споре.
Согласно некоторым сказаниям, Чернобог обитает на севере, а Белбог — на юге. Они дуют поочередно и порождают ветры. Чернобог — отец северного ледяного ветра, Белбог — теплого, южного. Ветры летят навстречу друг другу, то один одолевает, то другой — и так во все времена.
Святилище Белбога в дремучей древности находилось в Арконе, на балтийском острове Руген (Руян). Оно стояло на холме, открытом солнцу, а многочисленные золотые и серебряные украшения отражали игру лучей и даже ночью озаряли храм, где не было ни единой тени, ни единого мрачного уголка. Жертвы Белбогу приносили веселием, играми и радостным пированием.
На старинных фресках и картинах изображали его в виде солнца на колесе. Солнце — голова бога, ну а колесо — тоже солярный, солнечный символ — его тело. В песнопениях в его честь повторялось, что солнце — это око Белбога.
Однако это отнюдь не было божество безмятежного счастья. Именно Белбога призывали славяне на помощь, когда отдавали какое-то спорное дело на разрешение третейского суда. Именно поэтому его часто изображали с раскаленным железным посохом в руках. Ведь частенько на божьем суде правоту свою приходилось доказывать, беря в руки раскаленное железо. Не оставит оно на теле огненного следа — значит, человек невинен.
Служат Белбогу солнечный пес Хорс и птица Гамаюн. В образе синей птицы Гамаюн выслушивает божественные прорицания, а потом является людям в виде птицедевы и пророчит им судьбу. Поскольку Белбог — светлое божество, то и встреча с птицей Гамаюн сулит счастье.
Подобное божество известно не только славянам. У кельтов был такой же бог — Белениус, а сына Одина (германская мифология) звали Бальдр.
Поделиться572015-07-29 13:57:33
Другую версию легенду про Берегиню нашла)
БЕРЕГИНЯ
Золото берегинь
Пошел пригожий молодец в лес — и видит: на ветвях большой березы качается красавица. Волосы у нее зеленые, будто березовые листья, а на теле и нитки нет. Увидала красавица парня и засмеялась так, что у него мурашки по коже побежали. Понял он, что это не простая девушка, а берегиня.
«Плохо дело, — думает. — Надо бежать!»
Только поднял руку, надеясь, что перекрестится — и сгинет сила нечистая, но дева запричитала:
— Не гони меня, жених ненаглядный. Слюбись со мною — и я тебя озолочу!
Начала она трясти березовые ветки — посыпались на голову парня круглые листочки, которые превращались в золотые и серебряные монетки и падали на землю со звоном. Батюшки-светы! Простак отродясь столько богатства не видал. Прикинул, что теперь непременно избу новую срубит, корову купит, коня ретивого, а то и целую тройку, сам с ног до головы в новье обрядится и присватается к дочке самого богатого мужика.
Не устоял парень перед искушением — заключил красавицу в объятия и ну с ней целоваться-миловаться. Время до вечера пролетело незаметно, а потом берегиня сказала:
— Приходи завтра — еще больше золота получишь!
Пришел парень и завтра, и послезавтра, и потом приходил не раз. Знал, что грешит, зато в одну неделю доверху набил золотыми монетами большой сундук.
Но вот однажды зеленовласая красавица пропала, будто и не было ее. Вспомнил парень — да ведь Иван Купала миновал, а после этого праздника в лесу из нечистой силы только лешего встретишь. Ну что ж, былого не воротишь.
Поразмыслив, решил он со сватовством погодить, а пустить богатства в оборот и сделаться купцом. Открыл сундук… а он доверху набит золотыми листьями берез.
С той поры сделался парень не в себе. До самой старости бродил от весны до осени по лесу в надежде встретить коварную берегиню, но больше она не появлялась. И все слышался, слышался ему переливчатый смех да звон золотых монет, падающих с березовых ветвей…
+
И поныне кое-где на Руси опавшую листву так и зовут — «золото берегинь».
Древние славяне полагали, что Берегиня — это великая богиня, породившая все сущее.
Некоторые ученые считают, что название «берегиня» сходно с именем громовержца Перуна и со старославянским словом «пръ(здесь ять)гыня» — «холм, поросший лесом». Но вероятно и происхождение от слова «берег». Ведь ритуалы по вызыванию, заклинанию берегинь свершались обычно на возвышенных, холмистых берегах рек.
Согласно народным поверьям, в берегинь обращались просватанные невесты, умершие до свадьбы. Например, те девушки, которые покончили с собой из-за измены коварного жениха. Этим они отличались от русалок-водяниц, которые всегда живут в воде, там и рождаются. На Русальной, или Троицкой, неделе, в пору цветения ржи, берегини появлялись с того света: выходили из-под земли, спускались с небес по березовым ветвям, выныривали из рек и озер. Они расчесывали свои длинные зеленые косы, сидя на бережку и глядясь в темные воды, качались на березках, плели венки, кувыркались в зеленой ржи, водили хороводы и заманивали к себе молодых красавцев.
Но вот заканчивалась неделя плясок, хороводов — и берегини покидали землю, чтобы опять вернуться на тот свет.
Поделиться582015-07-29 14:01:45
Не все сладко в преданиях и легендах))
БЕСЫ
Откуда взялись бесы?
Когда Бог сотворил небо и землю, он жил один. И стало ему скучно.
Однажды увидел он в воде свое отражение и оживил его. Но двойник — его имя было Бес — оказался упрямцем и гордецом: немедленно вышел из-под власти своего создателя и стал приносить только вред, препятствуя всем добрым намерениям и начинаниям.
Бог сотворил Беса, а Бес — бесенят, чертят и прочую нечисть.
Долго сражались они с ангельским воинством, но наконец Богу удалось справиться с нечистой силой и свергнуть ее с небес. Одни — зачинщики всей смуты — угодили прямиком в пекло, другие — шкодливые, но менее опасные — были сброшены на землю.
+
Бес — старинное наименование злобного божества. Происходит оно от слова «беда», «бедствовать». «Бес» — приносящий беду.
Бесы — общее название всех нечистых духов и чертей (старославянское «черт» означает — проклятый, заклятый, перешедший черту).
Народное воображение издревле рисует бесов черными или темно-синими, с хвостами, рогами, крыльями, а обыкновенные черти обычно бескрылы. На руках и ногах у них когти или копытца. Бесы востроголовы, как птицы сычи, а также хромы. Они сломали себе ноги еще до сотворения человека, во время сокрушительного падения с неба.
Живут бесы повсюду: в домах, омутах, заброшенных мельницах, в лесных чащобах и болотах.
Все бесы обыкновенно невидимы, но они легко обращаются в любых зверей или животных, а также в людей, но непременно хвостатых, которым приходится тщательно прятать эти хвосты от проницательного взора.
Какой бы образ ни принимал на себя бес, его всегда выдает сильный, очень громкий голос с примесью устрашающих и зловещих звуков. Иногда он каркает черным вороном или стрекочет проклятой сорокой.
Время от времени бесы, бесихи (или бесовки) и бесенята собираются на шумные празднества, поют и пляшут. Именно бесы изобрели на погибель роду человеческому и вино, и табачное зелье.
Поделиться592015-07-29 14:05:02
БОЛОТНИКИ и БОЛОТНИЦЫ
Земля со дна океана
Давным-давно, когда Белбог боролся с Чернобогом за власть над миром, Земли еще не было: всю ее сплошь покрывала вода.
Однажды ходил Белбог по воде, смотрит — навстречу ему плывет Чернобог. И решили два врага на время примириться, чтобы создать в этом безбрежном океане хоть островок суши.
Белбог мечтал основать царство добра, ну а Чернобог надеялся, что здесь будет царить только зло.
Стали они по очереди нырять и наконец-то отыскали на глубине немного земли. Белбог нырял усердно, он поднял на поверхность много земли, а Чернобог скоро оставил эту затею и только сердито смотрел, как обрадованный Белбог начал разбрасывать землю, и всюду, куда она ни падала, возникали материки и острова.
Но Чернобог часть земли затаил за щекой: он по-прежнему хотел создать свой мир, где будет царить зло, и только и ждал, чтобы Белбог отвернулся.
В это мгновение Белбог начал творить заклинания — и на всей земле стали появляться деревья, проклюнулись трава и цветы.
Однако, повинуясь воле Белбога, начали прорастать растения и во рту Чернобога! Крепился он, крепился, надувал, надувал щеки, но наконец не выдержал — и начал выплевывать спрятанную землю.
Так и появились болота: земля пополам с водой, корявые деревца и кусты, жесткая трава.
А со временем здесь поселились болотники и болотницы, так же, как в воде — водяные и водяницы, а в лесу — лешие и лесовунки.
+
Болотник (болотяник, болотный) — злой дух болота, где он живет с женой и детьми. Женой его становится дева, утопшая в болоте. Болотник — родич водяного и лешего. Он выглядит как седой старик с широким, желтоватым лицом. Обернувшись монахом, обходит и заводит путника, завлекает его в трясину. Любит гулять по берегу, пугать идущих через болото то резкими звуками, вздохами; выдувая воздух водяными пузырями, громко причмокивает.
Болотник ловко подстраивает ловушки для несведущих: кинет лоскут зеленой травы или корягу, или бревно, — так и манит ступить, а под ним — трясина, глубокая топь! Ну а по ночам выпускает он души детей, утонувших некрещеными, и тогда на болоте перебегают-перемигиваются блудячие синие огоньки.
Болотница — родная сестра русалкам, тоже водяница, только живет она на болоте, в белоснежном цветке кувшинки с котел величиной. Она неописуемо прекрасна, бесстыдна и прельстительна, а в цветке сидит, чтобы спрятать от человека гусиные свои ноги, вдобавок — с черными перепонками. Завидев человека, болотница начинает горько плакать, так что всякому хочется ее утешить, но стоит сделать к ней хоть шаг по болотине, как злодейка набросится, задушит в объятиях и утащит в топь, в пучину.
Поделиться602015-07-29 14:14:12
Еще о Велесе легенда
ВЕЛЕС
Похититель чужой жены
Еще в незапамятные времена, до того, как сделаться «скотьим богом» на земле, Велес пастушествовал в небесах. Он гонял по синему своду стада облаков, играл на свирели и распевал песни о великих деяниях, кои дано свершить богам и людям.
А у громовержца Перуна, небесного владыки, была жена — богиня добра и красоты Лада. Велес давно зарился на нее, и вот, не в силах с собой справиться, улучил миг, когда Перун отвернется, — и похитил красавицу Ладу.
Лада, которая была богиней не только любви и красоты, но и счастливого супружества, очень горевала в плену. Она любила своего грозного мужа, любила своих детей и только и мечтала, как бы убежать от похитителя. Но разве убежишь, если стоит Велесу заиграть на его волшебной свирели, как ветры встают на пути!
И задумала Лада украсть волшебную свирель.
Однажды Велес уснул, разнеженный, а Лада схватила свирель и с такой силой отбросила ее прочь, что свирель улетела на землю и рассыпалась на тысячи обломков. Из них вырос тростник и камыш, а люди с тех пор и начали делать свирели.
Громовержец прорвался в жилище Велеса и рассек своей молнией дерзкого похитителя, а тело его яростно разбросал по лону земли.
Увидав, как жестоко наказан Велес, добросердечная Лада горько заплакала, и слезы ее теплым дождем пролились на землю. Пожалел суровый Перун красавицу-жену и дал ей слово вернуть Велеса. Но не сразу, а спустя несколько месяцев, когда утихнет гнев громовержца и когда настанет время укутать землю на зиму снегом.
Но все-таки Перун не хотел, чтобы жена все это время смотрела вниз, на землю, и любовалась красавцем Велесом, а потому обратил его в медведя.
С тех пор так оно и повелось. Лето Велес проводит на земле, в лесу, в образе медведя, украдкой помогая людям пасти их стада и оберегая коровушек от диких зверей: недаром зовется он «скотьим богом», покровителем пастухов.
Осенью, когда птицы улетают в теплый Ирий-сад, они уносят с собою Велеса, вновь принявшего свой обычный облик. В это время подлинные медведи залегают в берлоги на зимнюю спячку.
В небесах Велес приносит Перуну клятву верности и собирает свои разгулявшиеся стада. Но весной все начинается сызнова! Вновь кровь буяет в жилах Велеса, вновь похищает он Ладу, а грозный Перун рассекает его молнией и сбрасывает с небес на землю. Так вершится смена времен года.
+
Велес, или Волос, — славянский «скотий бог», второй по значению после Перуна, олицетворение хозяйской мудрости.
В раннем своем воплощении, еще в палеолитической древности, Велес считался звериным богом и принимал облик медведя. Он был покровителем охотничьей добычи, «богом мертвого зверя».
Это в его честь до сих пор рядятся в звериные маски и тулупы на святки и на масленицу: в прежние времена в эту пору отмечали комоедицы — праздник пробуждения медведя, или Велесовы дни славянского языческого календаря.
Бога Велеса в древности воображали в виде красивого молодого человека, облаченного в шкуру наружу мехом, перехваченной широким кожаным поясом — «чересом». На поясе висел калита — кожаный кошель. В калите Велес хранил земные блага, а в чересе — духовные.
Имя Велеса-Волоса доныне сохранилось в славянских землях в таких названиях, как Велесова гора, Волосова долина.
